Сергей Павлович Курдюмов, память которого мы стараемся почтить в меру наших сил, мог напоминать бродячего проповедника только внешне, как человек исключительно увлеченный своими идеями и не жалеющий ни сил, ни времени, ни вдохновения для их пропаганды. При более вдумчивом взгляде он был подобен факиру, достающему из ниоткуда разные удивительные вещи и дарящему их восхищенным детям. Только Сергей Павлович был ученым, а не факиром, только мы давно не дети, хотя и испытывали чисто детское восхищение завораживающими результатами синергетики и ее мощнейшим интеграционным потенциалом. Результаты опыта излагаются на языке теории. Проникновение синергетических представлений в географию, начавшееся в середине 80-х гг. с работ А.Д. Арманда [3,4,5], поколебало позиции каузального (причинного) объяснения как единственно возможного. Однако впервые возможность финалистского объяснения в географии стала обсуждаться еще в 60-е гг., когда зародилась теоретическая география , вдохновлявшаяся идеалами теоретической физики и ставившая честолюбивую задачу перестроить географию как фундаментальную науку [8,24].

Именно на волне теоретической революции в географии молодым поколением географов были с исключительной теплотой приняты переизданные работы биологов недарвинистского направления, разрабатывавших представления о саморазвитии формы и отводивших естественному отбору (т.е. причинности) роль не столько творческого, сколько консервативного фактора, устраняющего отклонения от нормы – Л.С. Берга (1876-1950), А.Г. Гурвича (1874-1954), А.А. Любищева (1890-1972) [7,11,17].

Биологические представления о саморазвитии формы оказались если не тождественными, то очень близкими теоретико-географическим представлениям о структурном изоморфизме – тождестве пространственных структур, сформированных совершенно различными по своей природе процессами. При этом и в 70-е гг. подобное тождество не понималось как обязательно наглядное – его искали и находили на уровне математического описания. Не следует забывать, что 60-е и 70-е гг. стали временем расцвета философии науки, как на Западе, так и в нашей стране, где философская мысль смело освобождалась от догматизма, искала новых путей и во многом служила источником смелых идей и моральной поддержки для представителей тех областей науки, где уже назрел драматический конфликт между новым и старым, вызванный глубокой неудовлетворенностью традиционными исследовательскими подходами и добываемыми с их помощью результатами. Речь, разумеется, идет о кризисе парадигм в смысле Т. Куна (1929-1996). Именно такой была ситуация и в географии.

Вполне закономерно, что в 1983 г. был создан комитет по методологическим проблемам географии при Президиуме Географического общества СССР. Его Почетным председателем стал известный философ академик Б.М. Кедров (1903-1985). В комитет вошли 20 географов и 9 философов, среди которых был и И.А. Акчурин (1930-2005), которому принадлежит глубокий и оригинальный анализ эволюции теоретических конструкций в наиболее математизированных областях естествознания [1]. На рубеже 80-х и 90-х годов в работе комитета стал активно участвовать С.П. Курдюмов. Оптимизм 70-х гг. относительно перспектив развития естествознания, первые успехи теоретической биологии позволили И.А. Акчурину, молодому и одаренному философу подойти к исключительно масштабной задаче – исследованию философских предпосылок возможного теоретического синтеза физики и биологии. При этом было вполне закономерным обращение к работам К.Х. Уоддингтона (1905-1975), рассматривавшего с теоретико-биологических позиций проблему эквифинальности, как на микроэволюционном (онтогенез), так и на макроэволюционном (филогенез) уровне и сформулировавшего для решения этой задачи понятие креода .

К.Х. Уоддингтон, широко известный не только своими биологическими исследованиями, но и своим вкладом в философию науки, так трактует проблемы финализма: «Понять природу механизмов, определяющих возникновение креода важно потому, что креод – это попросту самое общее описание так называемого целенаправленного биологического процесса. Природа таких процессов всегда составляла одну из важнейших проблем теоретической биологии. Вопрос о том, какие термины следует использовать для их описания и обсуждения, все еще продолжает вызывать разногласия. Главное возражение против употреблявшихся ранее терминов «телеологический» и «финалистский» сводились к тому, что они подразумевают существование какого-то внешнего агента, определяющего конечное состояние креода, и что это конечное состояние каким-то образом направляет траекторию к себе. Чтобы избежать обвинений в таком допущении, я назвал эти явления «квазителеологическими», а вместо термина «телеологический» использовал слово «теленомический»… Однако в целом, как мне кажется, лучше использовать термины (например, креод), которые привлекают внимание не к конечному состоянию, а к процессу в целом на всем его протяжении во времени [23, с. 22]».

Возникшее в лоне синергетики понятие аттрактора как области притяжения процесса оказалось вполне созвучным и принципу эквифинальности (конфинальности) в развитии городов: города-гиганты обнаруживают несравненно больше сходства между собой, нежели те малые и средние города, из которых они выросли [24]. Перефразируя Л.Н. Толстого, писавшего, что все несчастные семьи несчастны по-разному, а все счастливые – счастливы одинаково, можно сказать, что у малых, средних и даже больших городов свои условия и свои проблемы, но у практически всех городов-гигантов с населением в несколько миллионов жителей проблемы общие, прежде всего – транспортные. Эти города функционируют на пределе возможностей своей транспортной (и не только транспортной) инфраструктуры, как правило, перенапряженной, и это делает их (наряду со стремительной постиндустриальной трансформацией экономики и глобализацией стандартов потребления) во многом похожими друг на друга. Теперь уже можно утверждать, что проникновение синергетических идей в географию вовсе не было результатом простой диффузии знаний, оно представило собой результат взаимодействия сложных и противоречивых процессов.

В 70-е годы, годы расцвета теоретической биологии (и теоретической географии) первая из них была абсолютным лидером в деле ревизии устоявшегося научного мировоззрения, смены исчерпавших себя парадигм и критики каузального (причинного) объяснения в науке как единственно возможного. Нанесенный по позициям каузальности удар при создании квантовой механики едва ли сильно поколебал ее позиции в других областях знания. Уравнения квантовой механики глубоко понимают очень немногие, область изучаемых ей явлений недоступна непосредственному чувственному восприятию и страшно далека от нашего повседневного опыта. Поэтому просвещенное человечество было весьма склонно рассматривать квантовую механику как своего рода заповедник аномальных явлений в духе братьев Стругацких, надежно отгороженный от остального мира, достаточно надежно, чтобы быть уверенными, что эти в высшей мере странные существа из него не выпрыгнут и не разбегутся.

Интеллектуальный климат первой половины ХХ в. вполне позволял не придавать существенного значения работам, содержавшим критику естественного отбора как творческого фактора эволюции с теоретических или эмпирических позиций. Возможно, именно исключительный рост социального статуса физики после Второй мировой войны привел к проникновению физического идеала научного знания в другие науки, как естественные, так и социальные, что в огромной степени способствовало раскрепощению мышления ученых.

Стремление построить, точнее, перестроить ту или иную науку по образу и подобию физики привело к возникновению и теоретической биологии, и теоретической географии. В дальнейшем уже теоретическая биология взяла на себя роль главного критика устоявшихся и застоявшихся представлений за пределами физики, ибо была в прямом и переносном смысле ближе к жизни, более понятна (не требовала столь глубоких познаний в области математики) и потому более доступна для обмена идеями в форме всевозможных летних школ, семинаров и прочего. В годы бурного развития теоретической биологии синергетика как бы оставалась в тени, хотя в 60-е и 70-е годы ее развитие было исключительно интенсивным [14,19].

Этому способствовала и закрытость Института прикладной математики АН СССР, где сформировалась исключительно сильная школа исследований нелинейных процессов во главе с С.П. Курдюмовым. Глубокие изменения произошли в 80-е годы благодаря взаимодействию нескольких совершенно не связанных процессов, первым из которых следует указать стагнацию в теоретической биологии и утрату ей лидерских позиций. К концу 70-х годов теоретическая биология действительно начала выдыхаться, ибо приходило осознание невозможности решить столь честолюбивые задачи доступными средствами. На семинарах уже не было прежнего накала дискуссий, постепенно увядали и всевозможные школы, к которым сначала начинали терять интерес участники, а потом и сами организаторы. Блистательная исследовательская программа все больше и больше пробуксовывала, а потом и совсем застряла из-за отсутствия адекватного математического аппарата.

Этот аппарат выковывался совсем рядом, но возможность плодотворного взаимодействия синергетики и теоретической биологии, когда последняя была еще на подъеме и увлекала недюжинные умы, по-видимому, была упущена. Характерно, что рубеж 70-х и 80-х годов ознаменовался и проявлением признаков застоя в области системных исследований, где тоже можно было наблюдать кризис в возникновении обобщающих и плодотворных идей, перенос центра тяжести на узкоспециализированные исследования, имеющие весьма малое влияние на формирование научного мировоззрения, а также увлечение терминотворчеством и, попросту говоря, профанацию системного подхода.

Эта опасность существовала изначально и на нее указывал И.А. Акчурин еще тогда, когда системный подход был на подъеме: «Наука не приобретает ничего нового, если каждый объект ее исследований вдруг начинает именоваться системой (или элементом), причем указать объекты, которые не являлись бы при таком рассмотрении системами (или элементами), оказывается зачастую просто невозможным. Такой путь ничем не ограниченного расширения конкретных научных понятий, когда они, в сущности говоря, начинают подменять собой тысячелетиями разрабатывавшиеся, действительно наиболее общие понятия человеческого познания – философские категории, - такой путь ничего хорошего общей теории систем принести не мог. И действительно, первые ее изложения в обобщенном варианте – перед научной общественностью (например, в лекциях Л. фон Берталанфи на семинаре Чарльза Морриса в Чикагском университете в 1937-1938 гг.) встретили, по его собственному признанию, довольно прохладный прием [1, с. 91]».

Теория систем создавалась Л. фон Берталанфи именно для решения тех задач, которые позднее поставила перед собой теоретическая биология, с воодушевлением взявшая на вооружение системный подход, и с которыми она так и не смогла справиться. Акчурин так объясняет причины неудач этого, как казалось, многообещающего предприятия: «Взятые, так сказать, «напрокат» у других научных дисциплин методы изучения систем с помощью, например, понятий качественной теории дифференциальных уравнений (сам Берталанфи и подавляющее большинство специалистов по «искусственным» электрическим и механическим «системам») были явно слишком «узкими» для систем живых, самоорганизующихся и эволюционирующих. С другой стороны, трактовка систем как «черных ящиков», преобразующих некоторые состояния на их входе (М. Месарович, У. Эшби и другие), была слишком широкой, так как включала в себя, кроме биологических, также и почти все традиционные объекты классической механики и физики и в этом смысле не давала ничего нового, представляя собой лишь предельно абстрагированную основу построения любой дедуктивной научной теории, лишенной, однако, какого-либо специфического, достаточно конкретного - характерного только для «системных» объектов предметного содержания [1, с.92-93]».

Вторым важным обстоятельством, способствовавшим не только и не столько развитию самой синергетики, сколько бурной экспансии ее методов в другие науки, стал перевод на русский язык известных книг И. Пригожина (1917-2003) и его соратников, а также Г. Хакена во второй половине 80-х гг. С публикацией этих книг приблизительно совпала по времени существенно возросшая открытость ИПМ им. М.В. Келдыша АН СССР, связанная как с изменениями политического климата в стране, так и с энергичными усилиями С.П. Курдюмова, возглавившего институт в 1988 г. [6,13].Это третье, также очень существенное обстоятельство, было усилено исключительно энергичной и плодотворной пропагандистской деятельностью самого С.П. Курдюмова и его учеников, направленной на распространение идей синергетики в самых различных областях знания. Эта деятельность, безусловно, вдохновлялась отчасти осознанием, отчасти интуитивным ощущением исключительного потенциала плодотворного применения новых представлений и методов. Подобная деятельность имела особые шансы на успех именно в нашей стране с ее давними и устоявшимися традициями междисциплинарных контактов и значительно большей проницаемостью «перегородок» между различными областями науки [ 27 ].

Участие С.П. Курдюмова, его последователей и учеников в сессиях Комитета по методологическим проблемам географии, других научных мероприятиях, на которых были представлены географы, в конце 80-х – начале 90-х гг., равно как и участие географов в семинарах по синергетике, проводимых в ИПМ, имело как непосредственные, видимые, так и значительно более отдаленные результаты, осознаваемые только сейчас. Идеи синергетики вышли далеко за пределы того круга географов, который имел непосредственные контакты со школой С.П. Курдюмова, они были ассимилированы географической наукой, глубоко трансформировались, настолько, что уже не всегда очевидна их родословная. Однако во втором или третьем поколении они стали уже собственно географическими идеями, сформировавшимися в интеллектуальном климате, в котором важную роль играли представления синергетики, но без непосредственного участия последней. Таким отдаленным эхом синергетических идей в географии можно считать как сами результаты А.И. Трейвиша относительно двух возможных путей индустриального развития стран, так и, прежде всего, их восприятие в научном сообществе.

Этим исследователем были получены весьма неожиданные результаты, состоящие в следующем: «Схему с первичным агросектором (1), вторичным индустриальным (2), третичным сервисным (3), иногда четвертичным информационным (4) сектором на Западе ввели А. Фишер и К. Кларк около 1940 г., а в России – Д.И. Менделеев (1906). Порядок перехода не универсален. Сектор 2 (со строительством) лидировал, охватывая до ? занятых, в Европе , включая СССР. США, Канада, Япония и многие новые индустриальные страны шли к сервисной структуре от аграрной в обход гипериндустриальной, или путем американо-азиатской терциаризации : армии труда в секторе 2 таяли, не достигнув 1 / 3 . Структура продукта бывает иной, но сдвиги в ней те же. К XXI в. сектор 3 развитых стран давал 2 / 3 – ? ВВП, сектор 2 - 1 / 5 – ?. У их антиподов до ? приходится на агросектор, а в занятиях его доля еще выше [22, с. 10]».

Еще раз подчеркнем отсутствие связи между уровнем социально-экономического развития и выбором одной из двух траекторий терциаризации: американо-азиатским путем идут и Бразилия, и Узбекистан. В методологическом отношении в связи с вышеизложенным следует отметить два момента. Во-первых, это нетривиальное выделение элементарного объекта. В качестве такового выступает не уровень социально-экономического развития страны, не структура ВВП или занятости, не какой-то другой показатель, либо их набор, вполне согласный с нашими представлениями о развитии на уровне здравого смысла. В качестве элементарного объекта теории (которой пока еще нет, но которая вполне может быть разработана) выступает характеристика перехода от одного состояния к другому, а не самих этих состояний. Во-вторых, это новаторское представление о том, что развитие, даже направленное к одной и той же цели, может протекать по разным траекториям. П

ри этом оно перестает быть линейным, приобретает объем – ведь, где есть две траектории, там их может быть и больше. Соответственно, правомерно ставить вопрос о поликреодичности территориального развития, о возможности различных путей достижения определенного состояния (класса состояний). Явления поликреодичности, безусловно, заслуживают самого пристального интереса исследователей, ибо они представляют не только исключительный теоретический, но и столь же значительный прикладной интерес в контексте изучения проблем догоняющего развития. Следует отметить, что в географии уже имеется успешный опыт введения нетривиальных элементарных объектов, который позволил получить очень важные в мировоззренческом отношении результаты. Так, введение С.А. Тарховым понятий остова и топологического яруса для описания топологического строения транспортных сетей позволило получить совершенно неожиданные результаты, относящиеся к их эволюции.

Было установлено, например, что сети различных видов транспорта имеют, по сути однотипную топологическую структуру, что сложность транспортных сетей не зависит от пространственных размеров охватываемых ими территорий, что последовательность событий в эволюции топологической структуры транспортных сетей с очень высокой точностью предсказывается разработанной теорией, хотя последняя, разумеется, не может предсказать время наступления конкретных событий в конкретных сетях [20]. Время тоже приобретает, так сказать, не метрическую, а топологическую структуру. Принятие в качестве элементарных объектов не городов, а изостатического равновесия уровней иерархии в системах центральных мест, охватывающих территорию в 10 4 - 10 5 км 2 , позволило, например, рассматривать городские агломерации как явления, обусловленные не локальными свойствами – сильнейшим притяжением городов-гигантов (вокруг одних городов-миллионеров сформировались мощные агломерации, вокруг других, отнюдь не меньших по размеру, их практически нет), а региональными: равномерностью или неравномерностью всей сети городского расселения в пределах территорий указанных размеров.

Если сеть городского расселения равномерна, хорошо соответствует предсказаниям классической теории центральных мест, то агломерации практически не возникают (пример – Минск). Противоположным примером может служить Екатеринбург. Установлено также, что системы центральных мест (города в теории центральных мест рассматриваются как центральные места, поскольку обслуживают не только свое население, но и население своей зоны влиянии, тем большей, чем выше уровень иерархии, к которому они принадлежат) стремятся в своем развитии к достижению состояния изостатического равновесия, при котором численность населения и его пространственное размещение полностью соответствует предсказаниям релятивистской теории центральных мест, правда, никогда его не достигает [26].

В обоих последних случаях мы имеем дело с аттрактором – областью притяжения процесса или, по терминологии Уоддингтона, креода, однако здесь не отмечаются эффекты поликреодичности, как в цитированном исследовании А.И. Трейвиша. Между тем существование таких эффектов весьма вероятно, а потому логично предположить, что их выявление и в сфере эволюционной морфологии транспортных сетей, и в сфере эволюции систем центральных мест – дело будущего. Однако другой весьма важный аспект этих подходов – необходимость выделения целостных образований, для которых только и может быть поставлена и решена задача по выявлению закономерностей их развития. Эта задача не возникает, когда в качестве «географических индивидуумов» берутся государства, хотя изменения их границ, в том числе в результате интеграции или распада, тоже может создать серьезные проблемы для исследования.

Однако она становится весьма важной, если объекты исследования не заданы каким-то внешним способом и нуждаются в выделении. На принципиальное значение этой задачи при изучении биологических явлений указывал И.А. Акчурин: «Системные объекты физики лишенные нетривиальной топологической организации, становятся твердыми телами, жидкостью, газами или плазмой, проводить границы и образовывать подмножества внутри которых можно почти произвольным образом, - не меняя их свойства. Живые же системы, напротив, имеют такую структуру своих уровней, такую их взаимную организацию, что существенная нетривиальность топологии элементов каждого уровня сохраняется все время их жизни [1, с. 98]».

Исследование эволюции систем городского расселения с применением теории центральных мест и теоретико-графовых (а во многом – топологических) конструкций, разработанных С.А. Тарховым, позволило А.Л. Валесяну установить синхронность событий в эволюции систем городского расселения, связанных с формированием нового уровня иерархии центральных мест, транспортных сетей того же территориального охвата (формирование нового топологического яруса) и стадиальных переходов в эволюции расселения [10]. Значение этого результата объяснять излишне: можно, конечно, предполагать, что все эти процессы обусловлены общей причиной, но в методологическом отношении явно более предпочтительно предположение о наличии креода и общего аттрактора.

Ведь объяснительные конструкции каузального типа потребуют в этом случае еще более сильных допущений. Изучение российской урбанизации, характеризующейся «недоношенностью», весьма низким качеством городской среды в большинстве промышленных городов, недостаточным развитием у этих городов центральных функций и их узкой специализацией, едва ли сможет быть плодотворным при усиленном акцентировании российской специфики. Наука не слишком преуспела в исследовании уникальных объектов. Значительно плодотворней было бы исходить из того, что и Россия вообще, и российская урбанизация в частности, характеризуются уникальным сочетанием проблем, но отнюдь не уникальностью самих этих проблем. Так, «недоношенность» российской урбанизации весьма похожа на мексиканскую уже тем, что доля населения, располагающего элементарными городскими удобствами (канализацией), в обеих странах составляет 59% [21], в то время как сообщаемая официальной статистикой доля городского населения - 73% в России и 74% - в Мексике. В странах Запада городские удобства имеют все 100% жилищ.

Есть, разумеется, и существенные различия: Москва не окружена огромными трущобными пригородами и этим существенно отличается от Мехико и других крупнейших агломераций Третьего мира. Это обстоятельство связано с несравненно более жестким административным регулированием в советский и постсоветский период, но и здесь можно найти существенное сходство с ситуацией в других бывших социалистических странах. Российская урбанизация протекает в условиях депопуляции, в крайне разнородной стране, как в природном, так и в социально-экономическом отношении, объединяющей регионы постиндустриальные по своему уровню развития (Москва и с некоторыми оговорками Санкт-Петербург), индустриальные (подавляющее большинство субъектов РФ) и доиндустриальные (Дагестан, Калмыкия, Карачаево-Черкесская Республика, Тыва, Республика Алтай, многие национальные округа). Ее успешное изучение требует отнюдь не упора на специфику, которой, скорее всего, просто нет, ибо правильней говорить не о российской урбанизации, а об урбанизации в России, идущей существенно различными путями в различных ее частях, находящихся на разных стадиях эволюции расселения по Джиббсу. Постижение российской урбанизации как объективного процесса и предсказание дальнейшего его течения требует разработки более глубокой и формализованной теории урбанизации как таковой, однако разработка такой теории едва ли возможна без нахождения или конструирования принципиально новых элементарных объектов, совершенно не обязательно согласующихся с общепринятыми представлениями и повседневным опытом.

Примером такого нетривиального подхода может служить подготовленная в Институте географии РАН по инициативе А.Д. Арманда коллективная монография «Анатомия кризисов» [2]. Исследования экологических проблем протекало на протяжении последних десятилетий настолько экстенсивно, что сложилось устойчивое мнение о невозможности сказать в этой области что-либо принципиально новое. Можно с удовлетворением отметить, что именно проникновение синергетических представлений в географию позволило вырваться из круга привычных идей и выдвинуть принципиально новые представления о природно-общественном взаимодействии. Эти представления состоят в том, что бескризисное развитие невозможно в принципе, уже хотя бы потому, что высокая цена на ресурс исключает возможность его рационального использования (это нетривиальное положение, впрочем, хорошо согласуется с более чем скептическим отношением к возможности устойчивого развития как такового, давно сформировавшимся у большинства серьезных специалистов). Соответственно, должна ставиться задача не предотвращения кризисов, а их предсказания и смягчения.

Использование не только синергетических представлений, но и синергетического стиля мышления позволило усмотреть весьма плодотворные аналогии между биологической эволюцией и эволюцией техники. Обоим этим процессам, безусловно, присущи некоторые общие фундаментальные закономерности и потому изучение эволюции техники может дать ключ к пониманию многих явлений в эволюции живого. Отметим, что применение этого подхода возможно лишь в русле недарвинистского направления в теории эволюции. Именно критики Ч. Дарвина (1809-1882) всегда подчеркивали консервативную роль естественного отбора. Вновь приобретенные качества при «творческой» роли естественного отбора должны были приносить немедленные преимущества тем особям, у которых они возникли.

Между тем современная наука, стоящая в глубоком недоумении перед проблемой возникновения человека, кажется, и не помышляет об использовании для ее решения концепции естественного отбора: «Главное: новейшие исследования и размышления выявили полное несоответствие прежних представлений вновь добытым фактам. Помните – «труд создал человека»? Ничего подобного. Сегодня картина рисуется так. Сначала возникло прямохождение. Оно вызвало кардинальные изменения в жизни наших предков. Потом пошел в рост головной мозг. (Вновь изменения в образе жизни!) Затем появились изменения в строении руки. И лишь после этого обнаруживаются орудия труда. На сегодня дата древнейших орудий – 2,4-2,5 миллиона лет. Значит, если принять за первоначальную дату 7 миллионов лет, то 4,5 миллиона лет заняли первоначальные этапы эволюции наших предков, подготовившие и предопределившие дальнейший ход событий [12, с. 144]».

Предположение о творческой роли естественного отбора не подтверждается и общеизвестными фактами: едва ли археоптериксы (первые птицы) летали лучше птеродактилей. Совершенно аналогично, первые автомобили ездили никак не лучше, чем пароконная упряжь. Именно применение теоретических конструкций типа аттракторов и креодов может существенно углубить понимание эволюционных процессов как в сфере природных, так и в сфере социальных явлений. Будущая теория, безусловно, должна будет взять на вооружение представление о поликреодичности, о возможности различных траекторий движения к одному аттрактору. Вопрос о соотношении универсализма и уникализма в территориальном развитии, о несовпадении жизненных циклов локальных цивилизаций и глобального тренда, рассматривался, в частности, А.И Трейвишем [21] и использование представлений о поликреодичности может помочь в дальнейшем изучении этих проблем.

Последние достижения в развитии синергетики способны существенно облегчить географам поиск (конструирование) элементарных объектов и, сверх этого, предоставить в их распоряжение эффективный математический аппарат. Здесь мы опять исключительно обязаны С.П. Курдюмову, чьи идеи мы осваиваем очень и очень постепенно, в меру своих возможностей, а не их научной ценности. «С.П. Курдюмов и его научная школа работали с идеей темпомиров. В нелинейной среде с сильной положительной обратной связью процессы в разных участках могут идти в разном темпе, быть локализованы в пространстве и потому идти независимо (это близко к картине практически независимого развития цивилизаций, которую часто имеют в виду, разрабатывая в философии истории цивилизационный подход).

Синергетика позволяет совершенно по-другому подойти к классическим парадоксам, связанным с необратимостью. Наконец, недавно построенная теория русел и джокеров позволяет рассматривать объекты, которые в разных состояниях имеют разный горизонт прогноза и требуют иногда детерминированного, а иногда вероятностного описания (иначе говоря, для таких объектов в разных состояниях время течет по-разному). Тут и возникла сверхзадача, которая, вероятно, во все большей степени будет определять и развитие синергетики, и всей науки в целом: проблема долгосрочного прогноза, исследование доступных цивилизации альтернатив исторического развития» [18, с.61]. Не исключено, что такими элементарными объектами станут переходы в развитии систем расселения, исследованные А.Л. Валесяном [10] и А.А. Важениным [9]. Последним были получены весьма многообещающие результаты, относящиеся к смене типа кристаллеровской иерархии в зависимости от изменения уровня урбанизации.

Этим исследователем были также получены весьма интересные данные о том, что правило «ранг-размер» (правило Зипфа), переставая, работать для систем городов, хорошо описывает распределение по размеру городских агломераций, в том числе и в глобальном масштабе, т.е. закономерность как бы перемещается с уровня городов на уровень агломерационных образований. Нами было установлено, что системы городского расселения сначала складываются как целостности, при этом улучшается их соответствие правилу «ранг-размер», затем в них начинает формироваться кристаллеровская иерархия.

При этом начинает ухудшаться соответствие правилу «ранг-размер», но улучшается соответствие предсказаниям теории центральных мест. Подобно тому, как твердые тела с течением времени переходят из аморфного состояния в кристаллическое, системы расселения переходят из квазиаморфного состояния в квазикристаллическое, в них формируется кристаллеровская решетка [25]. Исследования переходов в эволюции топологической структуры транспортных сетей С.А. Тарховым [20] были рассмотрены выше.

Разумеется, мы не претендуем на составление исчерпывающего списка такого рода исследований. Сергей Павлович был официальным оппонентом на защите докторской диссертации А.Л. Валесяном. Живущий в Екатеринбурге А.А. Важенин бывал в гостях у С.П. и эти встречи в огромной степени вдохновляли его на новые творческие поиски. С.П. был оппонентом и на докторской защите автора этих строк, но это лишь один, далеко не самый важный эпизод его влияния на нас, географов и участия в наших делах. С.П. не просто обогащал нас бесценными знаниями, которые нам еще долго предстоит осваивать, он заряжал нас своей энергией и своим оптимизмом. Если христианство учит, что милосердие выше справедливости, то «принцип Курдюмова» можно было бы сформулировать так: оптимизм превыше рационализма. Никакие факты окружающей действительности, приводившие в глубокое уныние нас, не могли поколебать его оптимизма относительно судьбы науки. Вероятно, Сергей. Павлович был и в этом прав: только руководствуясь его принципом можно пронести социальную эстафету науки Нового времени через далеко не лучший для ее развития период.

ЛИТЕРАТУРА

1. Акчурин И.А. Единство естественно-научного знания. М.: Наука, 1974. 208 с.

2. Анатомия кризисов. Отв. ред. В.М. Котляков. М.: Наука, 1999. 238 с.

3. Арманд А.Д. Процессы саморазвития и управления в геосистемах // Основные понятия, модели и методы общегеографических исследований. Материалы всес. теор. конференции. М.: Институт географии АН СССР, 1984. С. 88-96.

4. Арманд А.Д. Саморазвитие геосистем (препринт). М.: Ин-т географии АН СССР, 1986. 32 с.

5. Арманд А.Д. Самоорганизация и саморегулирование географических систем. М.: Наука, 1988. 264 с.

6. Ахромеева Т. С, Курдюмов С. П., Малинецкий Г. Г. Парадоксы мира нестационарных структур. // Новое в жизни, науке и технике. Серия «Математика, кибернетика». 1985. №5. 48 с.

7. Берг Л.С. Труды по теории эволюции. 1922-1930. Л.: Наука, 1977. 388 с.

8. Бунге В. Теоретическая география. М.: Прогресс, 1967. 279 с.

9. Важенин А.А. Эволюционные процессы в системах расселения. Екатеринбург: Ин-т экономики Уральского отделения РАН, 1997. 62 с.

10. Валесян А.Л. Синхронность в пространственной эволюции систем расселения и транспортных сетей. Автореф. дисс… докт. геогр. наук. М,: Ин-т географии РАН, 1995. 46 с.

11. Гурвич А.Г. Избранные труды (теоретические и экспериментальные исследования). М.: Медицина, 1977. 352 с.

12. Зеленко Г.А. Смыслы науки и интересы общества // Пятые сократические чтения. Рефлексивность социальных процессов и адекватность научных методов (Великий Устюг, 1-4 мая 2004 г.). Сб. докладов. М.: Росси, 2004. С. 142-148

13. Курдюмов С. П., Малинецкий Г. Г., Потапов А. Б. Синергетика — новые направления // Новое в жизни, науке и технике. Серия «Математика, кибернетика». 1989. №11. 48 с.

14. Курдюмов С. П. Законы эволюции и самоорганизации сложных систем. М.: Ин-т прикладной математики им. М.В. Келдыша АН СССР, 1990. 45с.

15. Кюммель Т. , Роозве Р. О методологии стадиальной концепции в геоурбанистике. // Исследование методологических проблем географии в Эстонской ССР. Тезисы докладов и сообщений совещания, Таллин, с 3 по 5 февраля 1987 г. Таллин: ГО СССР, Эстонское ГО, 1987. С. 75-82.

16. Кюммель Т. Стадиальная концепция урбанизации: методология и методы анализа // Методы изучения расселения. М,: Ин-т географии АН СССР, 1987. С. 82-100.

17. Любищев А.А. Проблемы формы, систематики и эволюции организмов. Сб. статей. М.: Наука, 1982. 279 с.

18. Малинецкий Г. Пределы синергетики // Знание-сила, 2006, №1. С. 60-63.

19. Режимы с обострением. Эволюция идеи: законы коэволюции сложных структур. М.: Наука, 1999. 255 с. (Кибернетика: неограниченные возможности и возможные ограничения)

20. Тархов С.А. Эволюционная морфология транспортных сетей. Смоленск-М.: Универсум, 2005. 384 с.

21. Трейвиш А.И. География мирового развития: насущная потребность, мода или утопия? // Четвертые сократические чтения по географии. Научные теории и географическая реальность (Селигер, 17-21 сентября 2003 г.). Сб. докладов. М., 2003. С. 81-104.

22. Трейвиш А.И. Географическая полимасштабность развития России (город, район, страна и мир). Автореф. дисс… докт. геогр. наук. М,: Ин-т географии РАН, 2006. 50 с.

23. Уоддингтон К. Х. Основные биологические концепции // На пути к теоретической биологии. I . Пролегомены. М.: Мир, 1970. С. 11-38.

24. Хаггет П. Пространственный анализ в экономической географии. М.: Прогресс, 1968. 391 с.

25. Шупер В.А. Использование теории центральных мест при разработке прогнозов роста городов в Московском столичном регионе // Изв. Всес. геогр. о-ва, 1983, т. 115, №3. С. 203-209.

26. Шупер В.А. Самоорганизация городского расселения. М.: Рос. открытый ун-т, 1995. 166 с.

27. Шупер В.А. Время Курдюмова. Воспоминания о хрустальном дворце // Знание-сила, 2006, №1. С. 55-59.

«Для такой канализованной траектории, которая притягивает близлежащие траектории, был предложен термин креод [23, с. 21]». В цитатах везде курсив источника – В.Ш.

«Остов… представляет собой такое скопление циклов, каждая пара которых имеет, по крайней мере, одно общее ребро. Как правило, в сети формируется один остов. Однако в некоторых сетях из-за полицентризма территориальной структуры возникает несколько остовов, которые могут быть отделены друг от друга дендритами или единичными циклами [цикл – замкнутый контур в сети – В.Ш.] либо связаны через вершины сочленения [20, с. 48]». «Для упорядочения и структурирования таких сложных по составу циклических остовов нами… предложен метод морфологического их расчленения на циклические топологические ярусы (в дальнейшем для краткости будем использовать термин «ярусы»). Число таких ярусов является главной топоморфологической характеристикой любой циклической транспортной сети, мерилом ее сложности. Оно и положено нами в основу классификации и типологии всех конфигураций транспортных сетей [20, с. 50]».

Речь идет о т.н. стадиях Джиббса (1963), достаточно обсуждаемых специалистами [15,16]. Этих стадий пять. «На первой стадии города лишь появляются, темп роста их населения ниже чем в сельской местности; на второй рост людности городов идет уже быстрее сельского населения; на третьей - происходит абсолютное уменьшение сельского населения за счет миграций «село-город»; на четвертой стадии наблюдается абсолютное сокращение численности [населения – В.Ш.] небольших городов, процессы концентрации населения достигают кульминационной точки. Для последней, пятой стадии характерна тенденция к более равномерному расселению, к деконцентрации населения [15, с. 78]».

Иерархия систем центральных мест получила это название в честь основоположника теории центральных мест (1932) В. Кристаллера (1893-1969). Центральные места различных уровней иерархии образуют, в соответствии с этой теорией, сопряженные правильные гексагональные решетки разных типов (с разным расположением центральных мест). Эти решетки также получили название кристаллеровских.