Введение

Возможен ли прогноз будущего? Конечно, возможен. Прогнозы будущего регулярно печатаются в газетах, и не только в рубрике «астрология». Например, известный политолог Игорь Панарин недавно предсказывал, что осенью 2009 г. США постигнет коллапс. То есть, прогнозировать будущее можно, но никакой гарантии, что прогноз сбудется, нет (а, скорее, наоборот). Как говорил Йоги Берра, народный американский философ, а по совместительству звезда бейсбола, «предсказания очень трудно делать, особенно о будущем».

Точный прогноз будущего невозможен по нескольким причинам, таким как свободная воля человека и проблема «самосбывающегося пророчества» (когда сама публикация прогноза влияет на поведение людей таким образом, что прогноз сбывается; возможна и обратная ситуация, когда прогноз приближающейся катастрофы подвигает людей принять меры для того, чтобы ее предотвратить). Более общая проблема заключается в том, что общество – сложная система, динамика которой регулируется нелинейными обратными связями. Поведение таких систем характеризуется трудно-прогнозируемыми (или просто непрогнозируемыми) нерегулярными колебаниями (т.н. «математический хаос»).

Вышесказанное не значит, что социальные системы, в отличие от процесссов изучаемых естественными науками, в принципе непознаваемы. Долгосрочный прогноз невозможен и в большинстве физических и биологических систем – хорошо известна трудность прогноза погоды, землетрясений и эпидемий. В любом случае, главное в науке не прогноз, а понимание процессов и причинно-следственных связей (а прогноз играет вспомогательную роль – в проверке гипотез, см. Турчин, 2006).

Цель данной статьи – описание долгосрочных глубинных процессов, протекающих в американском обществе, которые влияют на динамику политической нестабильности. Эти процессы протекают на разных временных шкалах, и наложение их друг на друга приводит к очень сложной динамике. Тем не менее, использование теорий, разработанных и апробированных в исторической динамике («клиодинамике», Турчин, 2003; 2007), и богатой базы данных по экономическим, демографическим и социальным показателям США позволяет приблизиться к пониманию процессов, определяющих, куда будет двигаться американское общество в среднесрочной перспективе (к 2020 г.).

Структурно-демографические процессы

Структурно-демографическая теория (СДТ) представляет общество как динамическую систему, состоящую из трех основных подсистем: народ, элиты,государство (Турчин, 2003; 2005; Турчин, Нефедов 2009). Термин «элиты» используется нами в социологическом смысле, т.е. это тот сегмент населения, который концентрирует власть в своих руках, «правящий класс». Так как в США основной вид социальной власти (из четырех, выделяемых Манном, 1986) – экономический, то в первом (и достаточно точном) приближении, мы можем определить американскую элиту как 1 процент наиболее состоятельных людей, «стоимость» которых, в совокупности, примерно равна «стоимости» остальных 99 процентов населения.

Нелинейные связи в системе народ-элиты-государство приводят к долгосрочным колебаниям в демографических, экономических, социальных и политических структурах обществ, «вековым циклам» (Турчин, Нефедов 2009). Вековой цикл состоит из двух фаз: интегративной (сильное государство, внутренний мир и порядок) и дезинтегративной (слабое государство, социальная и политическая нестабильность, революции и гражданские войны). Характерная продолжительность каждой фазы – около столетия.

Переход от интегративной фазы к дезинтегративной происходит в результате действия трех основных структурно-демографических процессов, рассмотренных ниже. Заметим, что некоторые из этих процессов были уже изучены Мальтусом, другие – Марксом, третьи – Вебером. Однако, СДТ не является ни грубой мальтузианской теорией, ни неомарксизмом, а, скорее, новой синтетической теорией.

Демография и благосостояние

Первый процесс – избыточное предложение на рынке труда, ведущее к падению уровня жизни основной части населения («иммизерации»). В традиционных аграрных обществах такой мальтузианско-рикардовский эффект происходит в результате внутреннего демографического роста. В США, с другой стороны, классическая мальтузианская проблема никогда не была актуальной из-за огромного количества свободной земли (т.е., конечно, сначала ее нужно было отобрать у индейцев, но рассмотрение этого процесса выходит за рамки данной статьи). Поэтому избыточное предложение труда в США формировалось в результате массивной иммиграции.

Рис. 1. Две волны иммиграции в США. По оси абцисс отложен процент американского населения, рожденных вне США. Для периода после 1960-го года график отражает только легальную иммиграцию. Добавив число нелегальных иммигрантов, мы получим оценку в примарно 15% (кружок, на который указывает стрелка), т.е. такой же уровень как и во 2-й половине 19-го века

Рис. 1 показывает, что США испытали две волны иммиграции – в 19-м веке (по преимуществу из Европы) и во второй половине 20-го века (со всего мира).

В обоих случаях избыточное предложение труда привело к падению его стоимости и, в результате, к ухудшению качества жизни населения. Так, во 2-й половине 19-го века средний рост американцев, рожденных в США, уменьшился на 4 см, а продолжительность жизни упала почти на 10 лет. В первой половине 20-го века, особенно после 1920-х годов, когда приток иммигрантов был резко перекрыт, оба демографических показателя качества жизни быстро росли. В конце 20-го века, однако, этот рост сменился стагнацией, и США перестали быть самой высокой нацией в мире. Положение беднейших слоев населения даже стало ухудшаться в абсолютном выражении – опять стала расти детская смертность и падать средний рост. При этом средний вес увеличивался, что позволило одному из специалистов по антропометрике, Джону Комлосу, озаглавить недавнюю статью: «От самых высоких до (одних из) самых жирных: странная судьба американского населения в 20-м веке» (Комлос, Баур, 2004).

Данные по реальной заработной плате, недавно подсчитанные Сэмюэлем Уильямсоном (2004), позволяют достаточно точно определить переломный момент в динамике народного благосостояния в США

Рис. 2. Индекс реальной заработной платы для малоквалифицированных работников (Уильямсон 2004).

Между 1920-ми и 1970-ми годами реальная заработная плата выросла в 3.5 раза, а после 1970-х она стагнировала. На самом деле, ситуация даже хуже, чем показано на графике. Дело в том, что, начиная с 1983 г., государственные статистические органы стали систематически занижать официальную оценку инфляции (Филипс, 2008). После 1996 г. (когда был принят еще более «улучшенный» метод расчета) среднее расхождение между официальными данными по инфляции и оценками, основанными на критериях использовавшихся до 1983 г., составила 6%. Это означает, что рост заработной платы, показанный на графике после 1996 г. не является реальным.

Надо отметить, что приток дешевой рабочей силы в результате второй массивной волны иммиграции – только один из факторов, объясняющих падение реальной заработной платы (хотя и самый важный: по оценкам экономистов, он дал примерно половину эффекта). Второй важный фактор – утечка рабочих мест за границу, связанная с глобализацией (впрочем, механизм тот же самый – изменение баланса предложения и спроса на труд). Третий фактор – изменение структуры рынка труда и уменьшающийся спрос на неквалифицрованных работников. Четвертый – такие трудноквантивицируемые, но, тем не менее, совершенно реальные процессы как изменение этоса правящего класса (Кругман, 2008). Грубо говоря, если до 1970х гг. установка была на то, что «надо делиться», то начиная с 1980 г. получило распространение мнение, что «жадность – это хорошо». Руководители предприятий перестали видеть что-то зазорное в том, что они выплачивают себе все большие зарплаты и дивиденды, одновременно урезая зарплату рабочим.

Элиты

Стагнация (или даже падение) заработной платы означает, что плоды роста экономики достаются преимущественно экономическим элитам (которые в США составляют ядро правящего класса). Это означает, что состояния самых богатых членов общества должны расти гораздо быстрее, чем средние показатели по обществу (например, ВНП на душу населения), т.е. должен происходить рост эконмического неравенства. Как показывает

Рис. 3. Экономическое неравенство в США: два индекса. Первый индекс (сплошная линия, левая шкала) – состояние самого богатого человека в США выраженное в тысячах годовых зарплат среднестатистического амеркинаца. Второй индекс (пунктир, правая шкала) – доля национального богатства, принадлежащая одному проценту самых богатых семейств США (т.е. элите, в первом приближении).

экономическое неравенство в США изменялось циклически. До 1830 г. экономическое неравенство было на крайне низком уровне – самые большие состояния были всего несколько миллионов долларов. Ситуация резко изменилась во второй половине столетия, и неравенство достигло первого пика в начале 20-го века, когда впервые появились гигантские (на тот момент) состояния в 1–2 миллиарда долларов. Для сравнения, средняя годовая зарплата выросла всего лишь с 350 до 800 долларов. В это время один (самый богатый) процент населения владел половиной национального достояния. В середине 20 века неравенство стремительно уменьшалось. Этот период впоследствии получил название «великого сжатия». Что особенно интересно, размер самых больших состояний продолжал колебаться в диапазоне 1–2 миллиарда. Другими словами, весь рост экономики уходил на повышение благосостояния «простых труженников».

В конце 1970-х произошел новый перелом, и с тех пор, как уже было отмечено, все плоды роста экономики опять стали доставаться ислкючительно верхним экономическим стратам, что дало повод многим комментаторам назвать последний период истории США «Новым позолоченным веком». Итак, избыточное предложение труда, в краткосрочном плане, создает крайне благоприятные экономические условия для элит. Но оно также несет в себе семена будущих проблем.

• Во-первых, когда богатство становится фундаментом социального статуса, важен не абсолютный его уровень, а относительный, по сравнению с референтной группой. Поэтому успешные члены элиты никогда не удовлетворяются достигнутым, а неудачники испытывают особенно острые страдания, когда не могут успешно соревноваться в показном потреблении.
• Во-вторых, благоприятная экономическая конъюнктура приводит к появлению все растущего слоя т.н. «элитных аспирантов», т.е. выходцев из низов, которые приобрели богатство и теперь стремятся обратить его в политическую власть и социальный статус. В этот класс также попадают многие младшие сыновья и, по каким бы то ни было причинам, обедневшие члены элиты. В результате, растет конкуренция за «элитные позиции» во власти, в экономике и в «статусных» организациях.

Таким образом, благоприятная экономическая конъюнктура для элит через одно-два поколения приводит к ситуации перепроизводства элит, когда элитных мест гораздо меньше, чем желающих их занять.

Перепроизводство элит и сопровождающее его обострение внутриэлитной конкуренции, можно померить разными способами, но самый универсальный – инфляция дипломов (Коллинз, 1979; Голдстоун, 1991). Большинство студентов учится не для того, чтобы получить образование, а для того, чтобы получить диплом, которые дает преимущества в конкуренции за элитные позиции. Поэтому, начиная со средневековой Европы, перепроизводство элит всегда сопровождается расширением спроса на высшее образование.

Циклическое изменение спроса на высшее образование в США прослеживается по нескольким показателям, например, по числу медицинских институтов

Рис. 4. Спрос на высшее образование. Количество медицинских (сплошная линия) и зубоврачебных (пунктир) институтов в США.

Другой показатель – реальная (т.е., с учетом инфляции) стоимость обучения в высших учебных заведениях

Рис. 5. Индексы реальной стоимости обучения в американских ВУЗах: частные колледжи (треугольники) и штатские университеты (кружки).

После 1980 г. в частных колледжах стоимость обучения выросла почти в два раза. Перепроизводство элит также наблюдается в количестве выпускников юридических факультетов

Рис. 6. Число студентов юридических факультетов на 100,000 населения (сплошная линия, левая шкала) и количество юристов на 100,000 населения (пунктир, правая шкала).

Мы опять наблюдаем волнообразный процесс: бурный рост до 1920-х гг., стагнация с колебаниями до 1960 г, сменяемая опять быстрым ростом. Между 1970-м и 2000-м гг. количество американских юристов на душу населения выросло в два раза. Число юристов – особенно хороший показатель для США, так как юридическое образование дает наиболее реальную возможность пробиться в американскую политическую элиту. Другой путь в элиту – МБА. Между 1971 и 2008 гг. число получающих степень МБА в год выросло в шесть раз (или, исчисляя на душу населения, в четыре раза)!

Государство

В отличие от марксизма, согласно которому государство – не более чем орудие в руках правящего класса, в СДТ государство и элиты представляются как автономные подсистемы, хотя степень автономности может изменяться очень существенно. Например, в республиканском Риме элиты (сенаторский класс) и государство (сенат) были практически тождественны. С другой стороны, в таких бюрократических империях, как многие китайские, государство обладало высокой степенью автономности. В США 19-го века государство близко соответствовало марксисткой модели. Однако, в результате реформ, проведенных во время двух мировых войн (и Великой Депрессии между ними), оно перераспределило значительную часть ресурсов в свою пользу и получило большую степень автономности (которую, впрочем не следует переоценивать). Именно в это время доля ВНП идущая на государственные нужды выросла с 2 до 20 процентов. Поэтому динамика государства играла незначительную роль в дезинтегративных процессах первого векового цикла США, но в 21-м веке, скорее всего, ситуация будет обратной.

В классической СДТ (Голдстоун 1991) демографический рост ведет к инфляции цен, что постепенно разъедает покупательную способность налогов, собираемых государством. Государство пытается компенсировать эту тенденцию увеличивая налоги, но встречает сопротивление народа и элит. С другой стороны, выросшее население требует бoльших затрат (на армию, полицию и бюрократический аппарат). Кроме того, в результате перепроизводства элит образуется большой слой элитных аспирантов, которые надеются сохранить свой социальный статус за счет карьеры на государственной службе. Эта прослойка оказаывает гигантское давление на государство, которое в ответ создает дополнительные рабочие места, новые государственные агентства, и т.д.

Все эти процессы мы сейчас наблюдаем в США. Основная причина роста расходов государства – давление элит (включая элитных аспирантов). Возьмем для примера самую большую статью государственных расходов – на оборону. После окончания холодной войны американская пресса много обсуждала «дивиденд мира» и как его потратить. Но так как военные расходы США мотивированы совсем не оборонными нуждами страны, этот «дивиденд» так и не материализовался. Может показаться странным, что содержание одного пехотинца в Афганистане обходится в целый миллион долларов в год. Череда скандалов, многие из которых были связаны с подразделением компании Халибертон, являющимся подрядчиком Пентагона, показали, что большая часть этих денег банально «пилится». И это лишь один из каналов, по которым государство направляет ресурсы на поддержку элит.

Одновременно с ростом государственных расходов элиты систематически уменьшали свое налоговое бремя (таким образом, переложив его на плечи среднего класса). Мало кто знает, что еще в 1960 г. федеральная ставка налога на доходы выше 1 миллиона была 86.9%.

Рис. 7. Федеральная ставка налога на доход свыше 1 миллиона долларов, в процентах.

Как видно на Рис. 7, налоговая ставка изменялась циклически и в противофазе по отношению к динамике экономического неравенства (см. Рис. 3). На сегодняшний день эта ставка упала до 35%. На самом деле, так как основные доходы элита получает не от зарплаты, а в качестве дивидендов (на которые налоговая ставка всего лишь 15%), сегодня элиты платят меньший процент своего дохода в виде налогов, чем средний класс. Как отмечал один из самых богатых американцев, Уоррен Бафетт, его ставка налога – ниже чем у собственной секретарши.

Результат растущих расходов и стагнирующих доходов – дефицит государственного бюджета. До 1970 г. долг федерального государства практически не рос

Рис. 8. Динамика федеральной задолженности в США, в триллионах долларов.

Переломный момент, как и с многими другими структурно-демографическими показателями, произошел в 1970-е гг. Это был первый случай в истории американского государства, когда его долг рос в мирное время. Взрывообразный рост государственного долга – один из типичных индикаторов грядущего структурно-демографического кризиса.

Социальная и политическая нестабильность: что было причиной Американской гражданской войны?

Механизм перехода от интегративной к дезинтегративной фазе векового цикла был подробно рассмотрен нами в недавней работе (Турчин, Нефедов, 2009), где мы проверяли СДТ на восьми вековых циклах (Англия и Франция средних веков и нового времени, Римская республика и империя и Россия от 15-го века до Октябрьской революции). Рассмотрим влияние таких структурно-демографических процессов, как иммизерация и перепроизводство элиты на волну нестабильности в истории США второй половины 19-го века (как уже упоминалось выше, динамика государства играла незначительную роль в дезинтегративных процессах первого векового цикла США). Эта волна нестабильности хорошо просматривается на Рис. 9,

Рис. 9. Динамика политческой нестабильности в США, 1780–2009 гг. По оси абсцисс отложены количество за 5 лет летальных (как минимум, одна смерть) межгрупповых конфликтов (городские бунты, суды Линча, расовые погромы, и т.д.). Источник: неопубликованная работа автора. Гражданская война 1861–65 гг. не включена в этот график, так как ее масштаб был неспоставимо больше, чем все остальные конфликты.

однако надо учитывать, что динамика нестабильности – сложный нелинейный процесс, на который влияют несколько факторов. Поэтому на долгосрочный вековой цикл накладываются более краткосрочные циклы «отцов и детей» со средним периодом около 50 лет (всплески в районе 1870, 1920 и 1970 гг.). Об этих вторичных циклах речь пойдет позже.

Первый фактор, влияющий на рост социополитической нестабильности в СДТ, — падение уровня жизни народных масс и растущее в них глухое недовольство. В США инциденты политического насилия традиционно принимали такие формы, как городские бунты, погромы на расовой или этнической почве, суды Линча в сельской местности и т.д.

Второй фактор, недовольство элиты, еще более опасен для стабильности, чем недовольство простого народа, потому что именно этот класс управляет страной. В результате перепроизводства элиты и обостряющейся межэлитной конкуренции образуются враждующие группировки элит. Они начинают конкурировать за уменьшающийся «пирог», то есть государственные кормушки разного рода.

Перепроизводство, ведущее к расколу элит, таким образом, – важнейший фактор в СДТ, который ее отличает коренным образом от грубой мальтузианской парадигмы. (Марксисткие идеи о том, что Великие революции в Англии и Франции случились из-за борьбы между «феодалами» и буржуазией также не подтверждаются современными историческими исследованиями.) Раскол элит сопровождается тем, что образуется недовольная часть элиты — контрэлита, — которая в какой-то момент готова применить силу, чтобы отстоять свои интересы. Это и приводит к революциям и гражданским войнам, в том числе и Гражданской войне между Северными и Южными штатами.

Динамические данные по основным структурно-демографическим показателям позволяют построить следующий сценарий, объясняющий почему произошла Американская гражданская война. Первые десятилетия 19-го века в США были на редкость стабильной эпохой (Рис. 9). В 1830-е гг., однако, началась первая волна массивной иммиграции и стали падать демографические показатели благосостояния (средний рост, продолжительность жизни). Это вызвало небольшой всплеск нестабильности уже в конце 1830-х годов, но гораздо более серьезный скачок произошел в 1850-е гг. Причем это были очень разнородные события – городские бунты между «нативистами» и иммигрантами, «Кровоточащий Канзас» как пролог к гражданской войне следущего десятилетия, восстание арендаторов против землевладельцев в долине реки Гудзон, и даже религиозная война (против мормонов). Однако этот всплеск нестабильности был лишь предвестником грядущего конфликта. Гражданская война началсь в результате раскола элит.

В период между Революцией и Гражданской войной (1780–1860 гг.) США управлялись южными (рабовладельческими) элитами. Младшим партнером во власти были купеческие элиты Северо-Востока (в первую очередь, Бостона и Нью-Йорка). Однако, начиная с 1830 г. на Северо-Востоке и Старом Северо-Западе (ныне Средний Запад) появились новые элиты, источником богатства которых была индустриализация и дешевый фабричный труд, обеспеченный наплывом иммигрантов. Численность и богатство новых промышленных элит («капиталистов») бурно росли и к 1860 г. они стали претендовать на политическую власть, тем более что экономические интересы старых и новых элит расходились по ряду вопросов (тарифная политика, иммиграция, государственные преференции для железных дорог и т.д.). Когда новым элитам удалось избрать своего президента (до того как Линкольн стал политиком, он был корпоративным юристом и имел плотные связи с железнодорожными баронами), старые элиты решили отделиться. Дальнейший ход истории хорошо известен. Стоит только отметить, что в результате отмены рабства старые элиты были уничтожены как потенциальный конкурент на федеральном уровне (но им позволили вернуть себе власть на локальном уровне, для чего северные элиты, без большого сожаления, пожертвовали политическими интересами недавно освобожденных афроамериканцев).

Хотя новый правящий класс капиталистов получил полную власть, проблема перепроизводства элит была решена только временно. Массивная иммиграция в США продолжалась, зарплаты рабочих легко контролировались предпринимателями и плоды впечатляющего экономического роста в основном шли на производство, а вскоре и на перепроизводство элиты. В результате, высокая политическая нестабильность сохранялась в течение конца 19-го и начала 20-го веков, и к 1920-м гг. США вошли в новый кризис. Детально этот кризис мы здесь описывать не будем; отметим только, что правящему классу удалось выйти из него без революции и гражданской войны. Одним из ключевых шагов, с помощью которых удалось разрешить кризис, было политическое решение перекрыть поток иммигрантов в начале 1920-х гг.

Социальная и политическая нестабильность во втором вековом цикле

Динамика основных структурно-демографических показателей позволяет предположить, что сегодня Соединенные Штаты вошли в предкризисную стадию векового цикла, во многом схожую с ситуацией 1840-х–1850-х гг.

Падение уровня жизни для низших социоэкономических слоев населения уже продолжается более трех десятилетий. Конечно, в отличие от средних веков, в США нет массового «голодомора»; иммизерация в 21-м веке процесс относительный, а не абсолютный. Тем не менее, многие американцы, судя по недавним опросам, потеряли веру в «американскую мечту». Более того, падение уровня жизни постепенно распространяется на средний класс. Стоимость таких индикаторов социального статуса, как высшее образование и собственный дом, растет гораздо быстрее, чем официальная инфляция или, что важнее, доход семьи. Переход от семьи с одним кормильцем на семью, где работают оба родителя, уже практически завершился. Таким образом, этот ресурс повышения семейных доходов исчерпан. Именно из-за необходимости трат на поддержку социального статуса растет задолженность средней американской семьи.

Ухудшающееся экономическое положение средних американцев помогает нам понять, казалось бы, загадочный тренд в динамике т.н. «массовых расстрелов», когда ранее ничем не примечательные индивиды открывают пальбу по сослуживцам, студентам или случайным прохожим. За последние 40 лет частота таких инцидентов выросла на порядок величины (Рис. 10).

Рис. 10. Динамика «массовых расстрелов» в США, 1945–2008 гг. По оси абсцисс отложено среднее число массовых расстрелов в год. Данные усреднены по пятилетиям. Из данных исключены случаи криминальных разборок, а также внутрисемейные убийства.

Причем в данные, показанные на графике, не включены ни массовые убийства, связанные с преступностью, ни убийства, пртоизведенные на семейной почве. График показывает динамику «бессмысленных» массовых убийств, в которых убийца убивает не конкретных обидчиков, а тех, которые просто «попались под руку». Большинство этих расстрелов (впрочем, не всегда это именно расстрелы, орудием убийства может послужить и бомба, между массовыми расстрелами и терроризмом нет четкой грани) происходит либо на работе (около трети), либо в учебных заведениях (в школах и колледжах, тоже около трети). Социологические исследования показали, что типичный убийца метит не в конкретных людей, а пытается «убить» целую организацию – фирму, школу, а в последнее время все чаще, правительственное учреждение или просто представителей власти.

Рост бессмысленных массовых убийств – внешний индикатор глубинных структурно-демографических процессов, в результате которых растущее давление неблагоприятной социальной среды на человеческую психику превышает порог терпимости все большего числа людей. Эта интерпретация объясняет, почему подавляющее большинство «бессмысленой резни» связанны с работой или учебой, соответствующим двум неблагоприятным структурно-демографическим трендам – иммизерации и перепроизводству элиты.

Конечно, не надо переоценивать опасность массовых убийств, это, все же, - показатель растущего неблагополучия американского общества. Пока элиты едины и государство дееспособно (а главное, платежеспособно), такие акции отчаявшихся одиночек (или небольших групп из 2-3 человек) не представляют серьезной опасности для государственных и общественных институтов. Проблема заключается в том, что не все обстоит благополучно ни с элитами, ни с государством.

В СДТ перепроизводство элит ведет к обостряющейся межэлитной конкуренции и, в конце концов, расколу правящего класса. Несколько индикаторов показывают, что этот процесс зашел достаточно далеко. Например, Маккарти и др. (2006) проанализировали результаты голосований в американском конгрессе и измерили расстояние между средними позициями, занимаемыми демократами и республиканцами, которое они интерпретируют как индекс поляризации. Анализ показал, что в 1935–1975 гг. индекс поляризации был очень низок (Рис. 11). Это означает, что идеологические различия между демократами и республиканцами в этот период были не велики – конгрессмены избранные из одного штата занимали схожие позиции, даже если и принадлежали к разным партиям. Однако, для более раннего периода, соответствующего дезинтегративной фазе первого цицкла, поляризация по партийному признаку была очень высокой. Что особенно интересно, начиная с 1980 г. индекс поляризации опять стал расти, и на сегодня превысил пиковые значения достигнутые в предыдущем цикле

Рис. 11. Поляризация в американском конгрессе, 1879–2009 гг. (Маккарти и др. 2006)

Другие показатели подтверждают тенденцию обозначенную на Рис. 11. Так, в 1950-е годы Конгресс подтверждал огромное большинство (90–100%) кандидатур федеральных судей, выдвинутых президентом. После 1980 г. все больше кандидатур стал отвергаться, а за последнее десятилетие Конгресс проголосовал против половины кандидатов (Байндер 2009). Другой показатель связан с частотой «филибастеров». В американском Сенате существует правило, что дебаты по поводу законопроекта могут вестись бесконечно. Это правило позволяет оппозиции предотвратить принятие закона, путем череды словоизвержения, что и называется филибастером (для того, чтобы остановить филибастер, должны проголосовать как минимум 60% сенаторов). До 1970 г. такая «пиратская» практика применялась крайне редко – менее, чем в 10% законпроектов. Теперь филибастеры используются против 70% законов. Последний показатель – трудноквантифицируемое, но очевидное для любого наблюдателя изменение тона политического дискурса. Степень его «ядовитости» в последние годы просто зашкаливает.

Итак, ряд показателей свидетельствует о том, что в США углубляется раскол внутри политической элиты. Линии разлома проходят не только по партийному признаку, но и по географическому (Север против Юга, центр против периферии). Растут сепаратистские настроения в ряде штатов (например, на Аляске партии независимости даже удалось избрать своего кандидата в губернаторы штата). Совсем недавно появился ряд «элитных политических предпринимателей» (например, Сара Пэйлин и Глен Бек), которые пытаются сделать карьеру оседлав протестные настроения среди простого населения. Это крайне тревожный знак.

Падающий уровень жизни, растущий мобилизационный потенциал масс, раскол элит, и появление политических предпринимателей, готовых реализовать мобилизационный потенциал – таковы основные предпосылки острого политического кризиса в СДТ. В наиболее часто встречающемся сценарии, роль спускового механизма играет финасовый крах государства и потеря им контроля над принудительным аппаратом (армия и полиция). К несчастью, финансовая политика, проводимая США с 1980 г., и в особенности, двумя последними администрациями (Рис. 8), делают так исход вполне реальным. Поражает беспечность, с которой бюджетные дыры затыкаются триллионами напечатанных долларов. И здравый смысл, и история подсказывают, что бесконечно так продолжаться не может. Но «в этот раз все будет по другому» (Райнхарт, Рогоф, 2009).

Среднесрочная динамика до 2020 г. и дополнительные механизмы нестабильности

Подводя итоги, все основные показатели СДТ – иммизерация и протестные настроения среди народа, перепроизводство и раскол среди элит, и растущая финансовая хрупкость государства – указывают на то, что США находится в предкризисной стадии. Это не значит, что революция, или кровавая гражданская война, а то и распад США на отдельные части неизбежны. Политическая система США сохраняет большой запас прочности. При наличии политической воли, в принципе, возможны реформы и конкретные шаги, которые позволят избежать кризиса. Большой вопрос, найдется ли такая политическая воля, и кто будет ее проводником. На данный момент существование такой «элитной группировки» не просматривается (вспомним, что реформам администрации Ф. Д. Рузвельта предшествовала длительная подготовка общественного мнения прогрессистами). В этой связи, было бы интересно понять, сколько остается времени для мобилизации политической воли, если такое возможно. Другими словами, когда социальное давление должно достигнуть своего пика, когда срыв в кризис наиболее вероятен?

Структурно-демографические процессы развиваются на очень длинных временных шкалах, и поэтому точный прогноз из СДТ извлечь невозможно. Грубо говоря, давление нарастает с 1970-х годов, оно может расти еще и десятилетие и два – когда временной масштаб колебаний измеряется столетиями, ошибка прогноза может легко составить 10-20 лет. Одно ясно, вряд ли какие-нибудь серьезные политические потрясения произойдут в бижайшие 1–3 года. Отсутствует одна из важнейших предпосылок для политического кризиса – решительная и организованная контрэлита, и даже не понятно из каких сегментов общества она может сформироваться, и какой может быть ее идеология – левые борцы за мир? Правые-нативисты? Аляскинские или техасские сепаратисты? Латиносы?

С другой стороны, структурно-демографические процессы – не единственный фактор, который влияет на динамику политической нестабильности. Другие, более краткосрочные, процессы позволяют уточнить временные рамки ожидаемого пика нестабильности.

Первый такой процесс – цикл «отцов и детей». Анализ временых рядов политической нестабильности из очень разных стран, от древенего Рима до Российской империи показывает, что на динамику нестабильности влияют два циклических процесса (плюс нецикличные, стохастические факторы) – вековой цикл, на который накладывается цикл с периодом в 40–60 лет (Турчин 2007). Поскольку период второго цикла примерно соответствует двум поколениям, было сделано предположение, что эти колебания – результат чередования поколений. В кратце, поколение отцов устраивает революцию и гражданскую войну, ужасы которой «иммунизируют» поколение детей, настраивают их на поддержание стабильности любой ценой. Однако, следуещее поколение («внуки»), которое не имеет личного опыта жизни при высокой нестабильности, готово заварить революционную кашу по новому. По этой причине, дезинтегративные фазы вековых циклов обычно проходят через череду периодов интенсивной нестабильности, перемежаемых периодами относительного спокойствия, и интервалы между пиками нестабильности лежат в диапазоне 50±10 лет. Эта динамика вполне четко просматривается на Рис. 9, со всплесками нестабильности в районе 1870-го, 1920-го и 1970-го гг. Проецируя этот ряд в будущее, можно заключить, что следующий всплеск нестабильности должен произойти в районе 2020 г.

Второй фактор – нарастающий «молодежный горб». Как известно, революции делаются молодыми, и поэтому численность людей в возрастной группе от 20 до 29 лет оказывает ощутимое влияние на политическую нестабильность в обществе. В США численность этой когорты быстро росла в 1960-е и 1970-е гг.

Рис. 12. Численность (миллион человек) американцев состоящих в когорте 20-летних (возраст от 20 до 29 лет).

и молодежный горб, без сомнения, сделал свой вклад в эти турбулентные декады. И наоборот, дефицит молодежи в 1985–2000 гг. помогает нам понять, почему этот период был вполне спокойным. После 2000 г. численность молодежи опять начала расти, и к 2020 г. эта когорта будет насчитывать на 7 миллионов человек больше чем в 2000 г.

Третий процесс – кондратьевский цикл экономической конъюнктуры с периодом 40–60 лет. По оценкам экспертов (см., например, Акаев, Садовничий, 2009) мы сейчас входим в фазу депрессии кондратьевского цикла, которая может продолжаться до 2020 г., а в 2020–2040 гг. ожидается фаза подъема следующего цикла. Таким образом, предстоящее десятилетие, скорее всего, будет характеризоваться особенно тяжелыми экономическими кризисами. На данный момент (февраль 2010 г.), экономические показатели позволяют предположить, что мировая экономика постепенно оправляется от кризиса 2008–9 гг. Однако, кризис в конце следующего цикла деловой активности, возможно во 2-й половине 2010-х гг., может быть еще более тяжелым, чем тот, из которого мы сейчас выходим. Такой кризис, в принципе может привести к краху государственных финансов США, и послужить пусковым механизмом самого серьезного политического кризиса в США со времен Гражданской войны.

В заключение, несколько колебательных процессов общественного развития – вековой цикл, цикл отцов и детей, молодежный горб и кондратьевский цикл – накладываются друг на друга таким образом, что их давление на стабилизирующие структуры общества достигнет пика в районе 2020 г. Сможет ли политическая система США выдержать это давление, или нет, покажет будущее. Всем нам выросшим в эпоху могучей Американской империи трудно себе представить, что она может сколлапсировать. Тем не менее, нужно быть готовым и к такому варианту будущего.