Представления о задачах науки в связи с необходимостью перехода цивилизации к устойчивому развитию весьма существенно зависят от того, как понимать устойчивое развитие. Поэтому целесообразно начать с определения. Для целей постановки и анализа научных задач «классическое» определение устойчивого развития, данное Комиссией Г.Х.Брундтланд, представляется недостаточно строгим и конкретным, оно преследует другие цели – популяризаторские, а может быть, даже популистские. Приведем его дословно: « развитие, которое удовлетворяет по­требности на­стоящего времени, но не ставит под угрозу способность будущих поколений удовлетворять свои соб­ственные по­требности » [1]. Главный недостаток этой дефиниции – полная неопределенность относительно потребностей будущих поколений.

О каких потребностях идет речь? Только о минимальных физиологических? Или также о потребностях, вмененных рекламой (не только прямой, но и косвенной, всей системой средств оболванивания массового потребителя), удовлетворение которых вряд ли способствует устойчивости в любом разумном ее понимании? Следует ли соотносить потребности со способами их удовлетворения, т.е. понимать их «исторически», или они должны рассматриваться безотносительно к этим способам? Что имеется в виду под «способностью удовлетворять потребности» – наличие неких внешних ресурсов или, кроме того, умение пользоваться ими?

Очевидно, что степень удовлетворения потребностей каждого поколения, если предполагается расход невоспроизводимых ресурсов, сужает возможности удовлетворения аналогичных потребностей теми же способами любого из будущих поколений. Следовательно, предполагается возможность соизмерения потребностей различных поколений, в том числе и достаточно отдаленных одно от другого (моменты, для которых пришлось бы проводить подобное соизмерение, отстоят на 25, 50, 75 и более лет). Современной науке такая задача совершенно не по силам; когда-нибудь она, может статься, и окажется не столь сложной, но необходимым условием этого должно быть не столько развитие самой науки, сколько свершившийся переход к устойчивому развитию, который, возможно, снимет саму задачу с повестки дня. Но это обстоятельство отнюдь не добавляет цитированному определению операциональности для решения задач не столь далекой перспективы. Отмеченные трудности преодолеваются, если в качестве единственной принимаемой во внимание в данном контексте потребности рассматривать потребность в выживании. Пользоваться понятием потребность или нет – дело вкуса.

При этом подходе устойчивым признается такое развитие, которое обеспечивает выживание будущих поколений, т.е. рода человеческого . Естественно, выживание рассматривается не абсолютно (вселенские катаклизмы, как падение на Землю гигантских метеоритов, остаются за пределами анализа), а относительно угроз, обусловливаемых развитием самого человека, цивилизации. Для придания этому определению большей конкретности следует уточнить, каким именно угрозам должно противостоять человечество, чтобы обеспечить свое выживание. Такие угрозы, на наш взгляд, классифицируются в три группы: экологические, медико-социальные и социально-политические (соответственно выделяются и три аспекта устойчивого развития). Согласно излагаемому подходу, конкретизированное определение устойчивого развития выглядит следующим образом: устойчивое развитие – такое общественное развитие, при кото­ром не разрушается его природная основа, создаваемые усло­вия жизни не вле­кут дегра­да­ции человека и социально-де­струк­тивные про­цес­сы не разви­вают­ся до масшта­бов, угро­жа­ю­щих безопасности общества [2]. Приведенное определение построено на отрицаниях. Это не удивительно, поскольку дело касается защиты от угроз. Что угрожает современной цивилизации?

• Во-первых, разрушение среды обитания . Генетически биологический вид Homo sapiens приспособлен к жизни во вполне определенных внешних условиях. Конечно, наделенный разумом человек постепенно на­учился жить в среде, характеризуемой более широким разбросом характеристик, чем оптимально соответствующая его геному. Но, во-первых, этот процесс расширения имеет свои границы, и они уже достигнуты. Во-вторых, неудобная для жизни людей периферия освоенного ими «пространства» (имеются в виду, конечно, не географические, а системные границы) жестоко мстит за свое освоение тем, кто в ней пытается постоянно обитать – стрессами, физиологическими расстройствами, ослаблением иммунитета и т.д.
• Во-вторых, ослабление популяционного здоровья, в частности нарушения генома человека . Здоровье страдает не только у обитателей периферии освоенного пространства, но и его «центральных областей», не только в бедных странах, но и в богатых. Заболеваемость многими болезнями растет не только там, где нищее, не обеспеченное медицинской техникой и квалифицированными врачами здравоохранение, но и там, где есть все – деньги, самое совершенное медицинское оборудование, лучшая фармакопея и лучшие кадры, собранные со всего мира. Самое характерное – доля новорожденных с генетическими отклонениями: этот показатель растет везде. Наркомания, алкоголизм, сексуальные отклонения, препятствующие нормальной репродукции населения – эти крайне негативные, тревожные явления везде и всюду с каждым днем встречаются все чаще. Непрерывно растет число стрессирующих факторов, успехи в борьбе с каким-либо одним из них обязательно сопровождаются появлением двух-трех новых.
• В-третьих, разрушение отлаженных в течение тысячелетий механизмов социальной стабилизации . Упомянутые социальные недуги, крайне негативно сказывающиеся на популяционном здоровье, распространяются ускоренными темпами именно из-за ослабления механизмов социального контроля. Материальные условия жизни меняются быстрее, чем общество успевает соответствующим образом модифицировать стабилизационные механизмы. В свое время демографический взрыв в третьем мире возник потому, что был разрушен традиционный тип воспроизводства населения, а для замещающего его нового типа воспроизводства не было сформировано надлежащих условий. Аналогичная ситуация складывается сейчас в третьем мире по целому ряду аспектов. В частности, терроризм возникает в социуме, где разрушаются традиционные механизмы стабилизации и при этом не возникают, запаздывают или терпят фиаско новые, нагнетается социальное напряжение, прежде всего из-за роста дифференциации населения по уровню благосостояния, а общественные силы не находят легитимного выхода, жизненные ценности утрачиваются – и для формирования террористических организаций все условия налицо. Религиозные ценности извращаются, вместо выполнения стабилизационной функции, как было на протяжении многих веков, религия – в экстремальных проявлениях – подчас становится фактором усиления дестабилизации. Бюрократизация управления, судебной системы, расцвет коррупции и т.п. – однозначные свидетельства именно разрушения стабилизирующих социальных структур, независимо от того, умеем мы их описать или хотя бы назвать или нет.

При таком взгляде на современную цивилизацию неизбежно возникает вопрос: можно ли указать некие пределы, дальше которых ни в коем случае не должны заходить процессы разрушения окружающей среды, популяционного здоровья и стабилизирующих социальных структур? Донелла и Деннис Медоузы с сотрудниками в своем знаменитом докладе Римскому клубу [3] рассматривали в чем-то аналогичный вопрос. Их интересовало существование пределов роста – населения и экономики. Однако дело ведь не просто в росте. Можно разрушить все, что угодно, и без всякого роста. А можно благополучно и стабильно расти – естественно, не до бесконечности (в физическом аспекте). Но если не до бесконечности, то что именно ставит пределы роста? Их ставят стабилизационные механизмы, эти пределы суть те максимальные нагрузки, которые в состоянии выдержать такие механизмы, сохраняя свою дееспособность. И не так уж важно, рост или что-то иное является причиной разрушительных уровней нагрузок.

Важно знать пределы разрушения . Критически важно не допустить перехода за эти пределы, ибо такой переход означает старт необратимых процессов. Само существование пределов разрушения тривиально следует из теории регулирования: всякая регулятивная система допускает лишь ограниченные внешние воздействия, выход за такие ограничения делает регулирование невозможным. Знаем ли мы пределы разрушения механизмов, стабилизирующих окружающую среду, популяционное здоровье и социум? Из трех указанных случаев (а не исключено, что со временем найдутся и другие) в двух наука практически даже не задавалась этим вопросом.

Только экологи поставили подобную задачу, введя понятие несущей емкости биосферы (в глобальном масштабе, для задач более низких уровней – несущей емкости экосистем). Несущая емкость биосферы (она же – хозяйственная, а также экологическая емкость) – это предел антропогенного воздействия, за которым (если превышающие воздействия приобретают постоянный характер) в биосфере начинаются необратимые деградационные изменения, утрачивается способность так воспроизводить окружающую среду, чтобы ее характеристики оставались в приемлемых для биоты границах. Конечно, понятие несущей емкости не может служить образцом научной строгости, не одно поколение экологов будет уточнять его, причем в различных аспектах. Однако известны попытки [4, 5] оценок экологической емкости биосферы, во всяком случае, того антропогенного ее превышения, которое уже имеет место.

Современное превышение антропогенной нагрузки на биосферу оценивается в указанных исследованиях как десятикратное, а переход за предел несущей емкости приурочивается к рубежу XIX – XX веков (будем надеяться, что длительность этого превышения – около 100 лет – пока не может квалифицироваться как достаточная для инициации экологической катастрофы). Казалось бы, довольно естественна постановка вопроса: при какой доле генетических отклонений от нормы (характеристика степени деградации генофонда, предел разрушения генома) биологическому виду угрожает вырождение? Видимо, для различных таксонов биологической классификации эта критическая доля неодинакова. Попытки найти в литературе постановку такой задачи хотя бы для одного классификационного таксона успехом не увенчались. Однако популяционное здоровье определяется не только состоянием генофонда, но и другими факторами, так что в полном объеме задача еще сложнее. Если медицинские науки хотя бы терминологически представляются относительно подготовленными к анализу подобных задач, касающихся популяционного здоровья человека, то о науках социальных и этого сказать нельзя. Следует признать, что наши знания о человеческом обществе крайне недостаточны.

Количественные показатели, вычисляемые в социологии, характеризуют лишь поверхность явлений, они пока слабо связаны с глубинными понятиями, имеющими качественный характер. Дело не в отсутствии конкретных (пусть грубых) численных оценок, соотносимых таким понятиям: нет и концептуальных подходов к их построению – пусть даже на основе величин, пока не измеряемых, но в предположении, что в будущем способы их измерения будут построены (или найдутся средства для необходимых исследований). Устойчивое развитие происходит в области, ограниченной пределами разрушения, не выходит за ее пределы. Важнейшая научная проблема – хотя бы в первом приближении описать эту область, оценить такие пределы. (В принципе они не являются константами, могут изменяться в зависимости от различных факторов, прежде всего антропогенных, и область, о которой идет речь, наверняка сложно устроена.) Работа над решением этой проблемы включает практически все вопросы, касающиеся изучения механизмов обеспечения устойчивости развития. Речь идет, конечно, не о технологиях, не об инженерии, а о качественном обогащении наших знаний о природе, человеке и обществе, следовательно, и о постановке задач для технологии и инженерии. На этом моменте следует остановиться особо. Развитие технологий на протяжении всей истории человечества шло в основном стихийно.

Направителем этого развития выступал прежде всего рынок: именно его «заказы» отмечали участки наиболее активных изобретательских поисков. Вторым по значимости «заказчиком» следует назвать армию (существование рынка вооружений отнюдь не отменяет тезис о нерыночном характере первоначальных импульсов к разработке новых вооружений). Определенное значение в истории техники имеет и инициатива изобретателя, стремящегося безотносительно к существованию внешнего заказчика утолить собственную жажду инноваций (а также те или иные «чаяния человечества»), такие феномены можно назвать неинституциализированным изобретательством. Информационной базой развития техники (поставщиком идей) служит фундаментальная наука. Определенную роль при этом всегда играло и не зависящее от фундаментальной науки изобретательство (топор, молоток, гвозди, ножницы, лук со стрелами и многое другое были изобретены без опоры на теоретическое знание и без подсказок с его стороны). Впрочем, доля инноваций, приходящихся на такое изобретательство, постоянно снижается, хотя вряд ли когда-нибудь обратится в нуль. Ключевой фигурой технического прогресса всегда был и остается по сей день изобретатель .

Однако критическая ситуация, в которой оказалось человечество, заставляет переосмыслить роль изобретателя и инноваций. При этом не предполагается возлагать вину за все беды человечества, за недопустимое приближение к пределам разрушения (и даже переход за них) на научно-технический прогресс, как нередко делают алармисты. Главная вина – всегда на заказчике. Критерии отбора возможных инноваций устанавливаются именно заказчиками – рынком и армией. Эти критерии отражают либо рыночную эффективность (т.е. ожидаемую отдачу от вкладываемых в осуществление инновации средств, срок окупаемости вложений), либо военную эффективность (оценивается несколько труднее, чем рыночная, но основная идея та же: результат, в данном случае военный, измеряемый приростом убойной силы, радиуса разрушений, вероятности поражения цели и т.п., соотносится затратам). До середины прошлого века практически никто не интересовался косвенными последствиями внедрения инновации – ее воздействием на состояние окружающей среды, на популяционное здоровье, на устойчивость социума. Совсем не просто ответить на вопрос о том, положительной или отрицательной должна быть интегральная (т.е. с учетом всех аспектов) оценка многих изобретений, в том числе таких, без которых немыслима современная жизнь, – начиная от оружия массового поражения и кончая телевидением, алкогольными напитками и памперсами.

Переосмысление роли изобретателя состоит в признании того, что не сама инновация должна находиться в центре внимания, не экономические, военные и прочие возможные «отраслевые» оценки должны определять ее судьбу, а всесторонний анализ последствий ее осуществления. Прообразом этого анализа служит экологическая экспертиза, но она принимает во внимание лишь один из необходимых аспектов, да и то далеко не полно, не совершенно, ориентируясь, как правило, на слишком близкий временной горизонт. По своей сути такая работа – прогностическая, вести ее должны научные работники, ибо ни при каких обстоятельствах она не превратится в рутинную, формализуемую. Именно научному прогнозу последствий осуществления инновации должно принадлежать решающее слово, и не изобретатель, а прогнозист должен быть центральной фигурой в техническом развитии устойчивого глобального социума. Вместе с тем очевидно, что возможности современной науки для реализации подобного прогностического анализа совершенно недостаточны. Более того, они никогда не станут достаточными. Поэтому главенствующим в принятии решений относительно инноваций должна быть презумпция опасности – в экологическом, медико-социальном и социально-политическом аспектах.

Применительно к экологическому аспекту этот принцип (презумпция экологической опасности любого проекта, фактически – инновации в широком понимании) записан в российском Федеральном законе «Об экологической экспертизе» и в аналогичных законодательных актах многих стран. (Несмотря на безусловную необходимость этой записи, приходится выразить сомнение в том, что такой закон мог бы быть принят нынешним составом Государственной Думы.) Практически указанный принцип означает, что любые сомнения относительно безопасности инновации во всех известных аспектах должны восприниматься как аргументы против ее реализации (во всяком случае до тех пор, пока сомнения не будут рассеяны). Такой подход к научно-техническому прогрессу превратит его в стабилизирующий фактор во всех трех направлениях устойчивого развития (экологическом, медико-социальном и социально-политическом), исключив дестабилизирующие эффекты. Итак, по поводу роли науки в переходе к устойчивому развитию в этом докладе отмечены два момента. Первый состоит в том, что сверхзадачу науки следует понимать как определение области устойчивости цивилизации – структуризацию, уточнение, конкретизацию и количественное определение понятий пределов разрушения тех механизмов и структур, которые обеспечивают воспроизводство и стабильность окружающей среды, популяции вида Homo sapiens и человеческого общества. Решение этой сверхзадачи предполагает углубление исследований фундаментальных законов развития биосферы, человека и общества.

Весьма значительная часть научной проблематики, разрабатываемой в настоящее время, вообще говоря, подпадает под эту сверхзадачу, однако отсутствие нацеленности именно на нее распыляет внимание исследователей и препятствует системному осмыслению получаемых результатов. Этот момент непосредственно связан с целеполаганием для исследовательских работ. Второй момент состоит в утверждении необходимости радикального изменения отношения к инновациям, безусловного приоритета научного прогноза последствий осуществления инновации над всеми действительными и мнимыми преимуществами, которые следуют из частных показателей ее результативности.

Литература

1. Наше общее будущее. Доклад международной комиссии по окру­­­жающей среде и развитию. М., Прогресс, 1989. 374 с. ( Our Common Future [ The Brundtland Report ]. Oxford University Press, 1987. 383 p .)

2. Данилов-Данильян В.И. Устойчивое развитие (теоретико-методологический анализ) // Экономика и математические методы. Т.39, № 2. 2003. С. 123–135.

3. Meadows D. H., Meadows D. L., Panders J., Behrens W. W. The Limiting to Growth. N.Y. Potomac. 1972. 207 р.

4. Горшков В.Г. Физические и биологические основы устойчивости жизни. М:. ВИНИТИ, 1995. 472 с . ( Gorshkov V.G ., Physical and Biological Basis of Life Stability. NY: Springer-Verlag, 1994.)

5. Vitousek P.M. , Mooney H.A., Lubchenco J., Melillo J.M. Human domination of Earth's ecosystems // Science. 1997. 227. № 5325. P. 494-499.