Хрустальный дворец как таковой никогда не существовал. Подобные дворцы, насколько известно автору, не существуют даже в странах, несравненно более благополучных. В нашей стране существовала великая наука, которая не могла быть создана только великими ассигнованиями. Она существовала благодаря великим ученым, и сама порождала их. Эти ученые, получавшие выдающиеся результаты, организовывали и направляли работу мощных творческих коллективов на решение задач, поставленных перед наукой Партией и Правительством, но при этом добывали научное знание о мире, бесценные крупицы объективной истины. Иначе и быть не могло, ибо любая прикладная задача решается на основе теории, а ее создание невозможно без фундаментальных исследований.
Среди всех этих замечательных ученых были и те, которым мы обязаны не только исключительно ценными научными результатами, но и самой наукой - той республикой духа, в которой мы находили свободу и демократию, преданность научной истине и равенство всех перед ней, доброжелательный патернализм в рамках научных школ, помогавший молодым ученым встать на ноги, сформироваться, а в дальнейшем, возможно, идти уже своим путем. Науку как хрустальный дворец, построенный на самых возвышенных ее идеалах, создавали совсем немногие, их было несравненно меньше, чем тех, кто сполна отдавал долг науке упорным и плодотворным трудом, заслуженно занимая в ней почетное место. Этих людей, которых всегда было очень мало, теперь не осталось почти совсем. Одним из последних ушел от нас Сергей Павлович Курдюмов (1928-2004).
Сергей Павлович был самым ярким романтиком науки среди всех, кого мне приходилось встречать за три десятилетия научной работы. Придя в Институт прикладной математики АН СССР фактически вместе с его основателем М.В. Келдышем, он со временем стал лидером такого мощного и перспективного направления, как синергетика, автором подлинных открытий в этой области. Он и возглавил институт в самое трудное для него время. При этом наука для С.П. была совершенно свободна от полосатых шлагбаумов, разделяющих различные предметные области. Он понимал ее как огромную и прекрасную страну, в которой одни области ему знакомы существенно лучше, чем другие. Именно это создавало ему возможности нестесненного и плодотворного междисциплинарного общения, а представителям других дисциплин, будь то философия или востоковедение, психология или экономика, география природная и социальная, - возможности плодотворного методологического заимствования и мощную энергетическую подзарядку за счет неиссякаемого оптимизма человека, которому, как правило, было тяжелее, чем нам.
Посеянные им семена уже дали обильные всходы, и будут прорастать на протяжении еще многих лет. Ученые, работающие в самых различных областях знания, считают себя его последователями и учениками. У многих из них уже есть и свои ученики. Мы все черпали из интеллектуальной (и не только) щедрости этого человека столько, сколько могли унести, и нам не приходила в голову мысль о том, что этот источник может иссякнуть. Теперь, когда это несчастье случилось, нам надо хоть попробовать разобраться, откуда проистекал этот удивительный ключ. Этноэкономика стала едва ли не самой модной областью экономической науки. Уже почти всеми умами овладела мысль, что уравнения макроэкономики и даже микроэкономики лучше всего работают в тех странах, в которых были сотворены, что термин "национальная модель экономики" в значительной мере тавтологичен, ибо никаких других моделей экономики, по всей видимости, не существует. Что можно тогда сказать о науке, возвышенной сфере творчества?
"Национальной науки нет, как нет национальной таблицы умножения" - писал Чехов. Он был прав, имея в виду объективность научной истины. Но сама наука - культурно обусловленный феномен. В конце XVIII в. европейские миссионеры, с воодушевлением рассказывавшие образованным китайцам о выдающихся достижениях небесной механики, не встречали никакого понимания и интереса со стороны своих собеседников. Какие могут быть законы небесной механики, если на небе все происходит по воле бога, подобно тому, как на земле все происходит по воле императора? Но в Европе еще столетием раньше Верховный судья сказал английскому королю: "Никто из людей, Ваше величество, не может быть выше короля, но выше короля Бог и закон". Вера в величие Бога, создавшего не только Библию, но и книгу Природы, изучение которой необходимо для постижения его могущества, привела людей, не имевших никакого представления об эмпирическом естествознании, к осознанию необходимости изучать природу опытным путем. Так возникло великое чудо науки Нового времени.
Зерна пшеницы не имеют никаких признаков, позволяющих определить, выращены ли они трудом нищего африканского крестьянина или фермера, окончившего сельскохозяйственный колледж. Однако разница в способах сельскохозяйственного производства огромна. Значит, если не сама научная истина то, как минимум, способы ее добывания, организация науки как духовного производства, глубоко укоренены в национальной культуре. Более того, мы давно ушли от наивного объективизма, сослужившего в свое время науке добрую и долгую службу, и полагавшего, что законы природы существуют столь же объективно, как острова или горные хребты, безотносительно к тому, открыты они или нет. Кстати, законы физики, которые во многом и задавали идеалы научности, были открыты по преимуществу в XIX в. В ХХ в. мы находим теории, уравнения, принципы, эффекты. Уж они-то точно несут на себе яркие отпечатки личностей их творцов. А творец никогда не бывает "один в поле воин", он - ядро кристаллизации в насыщенном интеллектуальном растворе.
Отечественная модель науки, со всеми ее достоинствами и недостатками, так же коренится в отечественной истории и культуре, как существовавшая на протяжении многих десятилетий модель экономики. С той только разницей, что она оказалась несравненно успешней, чем плановое хозяйство. Во Франции формирование научных школ фактически запрещено на законодательном уровне - по Закону о мобильности научных кадров в случае освобождения вакансии Директора лаборатории, никто из сотрудников данной лаборатории не может на нее претендовать - новое начальство всегда прибудет со стороны. Что ж, это вполне естественный подход для людей цивилизованных и посредственных. Разве в нашей науке в самые лучшие ее времена не процветал махровый фаворитизм? Правда, демократические культурные люди вместе с водой выплеснули и ребенка, но был ли мальчик? Даже пример одного только С.П. Курдюмова позволяет с уверенностью считать, что был.
Кстати, практически все наши зарубежные коллеги с удивлением и завистью воспринимают нашу свободу междисциплинарных контактов, рассматривая ее как проявление непонятной русской души, вроде широких застолий и разгильдяйства. А ведь сами мы так привыкли к этой свободе, что давно перестали ее замечать или, тем более ценить, как никогда не ценили цивилизованные люди свободу открыто выражать свои взгляды или выезжать за границу. Научные школы тоже воспринимались нами как нечто совершенно естественное - научная безотцовщина возможна, но прискорбна, а ведь они были нашим бесценным достоянием и отношения между учителями и учениками зачастую служили важнейшими конструкциями хрустального дворца.
Увы, все лучшее, что было и, может быть, еще остается в отечественной науке, коренится в структурах традиционного общества, в общинной идеологии, выковавшей русскую интеллигенцию с ее коллективизмом и нестяжательством, высокой духовностью и нетерпимостью к чуждым мнениям, воинствующим неприятием власти и стремлением к рациональному переустройству мира, отсутствием осознания ценности собственной личности при готовности героически отстаивать права других. Великие идеи Просвещения породили во Франции кошмар якобинской диктатуры, но затем воплотились в наполеоновский кодекс. На российской почве эти идеи породили интеллигенцию как слой, одинаково враждебный власти и народу, срывавший демократические реформы просвещенного абсолютизма, ввергший страну в кошмар диктатуры пролетариата, частично уничтоженный этой диктатурой, частично ею преображенный.
Уникальность и осознаваемое лишь посмертно величие С.П. Курдюмова не в том, что он по происхождению, воспитанию и образу жизни - типичнейший русский интеллигент, хотя и их осталось уже совсем мало, а в том, что в нем не только расцвели все лучшие черты нашей интеллигенции, но даже далеко не самые симпатичные ее качества благодаря исключительным свойствам его личности каким-то непостижимым образом преобразовались в нечто позитивное, приятное и полезное для окружающих, ценное для науки. Коллективизм проявился в прекрасных организаторских способностях, основанных не на жестком менеджменте, а на добром, чутком и вдумчивом отношении к людям. С.П. старался не отбирать людей под задачи, а находить в пределах поставленных целей те задачи для каждого человека, которые позволят ему максимально раскрыть свои способности, профессионально вырасти и продвинуться в социальном плане. Это вовсе не исключало высокой требовательности, наоборот, самые теплые товарищеские отношения, лишенные всякой официальности, позволяли говорить без обиняков, а при надобности - и нелицеприятно. Религиозная преданность народу и великому делу его освобождения трансформировалась у С.П. в беззаветную преданность идеалам науки, в самопожертвование, выражавшееся не только в готовности работать до полного изнеможения, но и в готовности тратить остро дефицитное время на то, чтобы слушать других и помогать им, ни в коем случае не допуская собеседника до мысли о том, как он некстати. В готовность пожертвовать званием академика, в конце концов, чтобы вывести в членкоры своих соратников (едва ли в тезаурусе С.П. было слово "подчиненный") по институту. Фанатичное неприятие власти чудесным образом превратилось в отвращение ко всякой казенщине, чинопочитанию, административному произволу и бюрократическому давлению на науку. С.П. мыслил и действовал как типичный интеллигент-народник, защищая и научную молодежь, и вполне зрелых ученых от произвола чиновников от науки и просто чиновников, причем если в мрачные времена тоталитаризма защищать приходилось отдельных людей, то сейчас - целые институты и даже саму Академию наук.
Постепенно мы становимся иностранцами в своей стране. Мы помним как лет пятнадцать назад молодые ученые, приезжавшие из стран Запада, были скорее потрясены, чем восхищены, возможностью непринужденно общаться с Директором Института прикладной математики им. М.В. Келдыша, в том числе и у него дома. Они рассчитывали увидеть его издали, а если повезет - послушать его выступление откуда-нибудь из задних рядов. Возможность отнимать время у ученого такого уровня своими незрелыми идеями практически для всех желающих была, безусловно, невероятным расточительством. Но именно благодаря этому выросли мы и сформировались наши взгляды. Сейчас время другое и владелец коммерческой структуры, в которой работает всего несколько человек, в заключение лекции предлагает задать вопросы, предупреждая при этом, что после лекции он на вопросы отвечать не будет. Время - деньги.
Наши студенты старше нас. Они все это усвоили еще в детстве и редко страдают романтическими порывами. Но нам повезло больше, чем им, ведь на нас с невообразимой по нынешним временам щедростью тратили время такие ученые как Курдюмов.
Хрустальные дворцы существовали во всех науках. Они были меньше, скромнее, но в любой области знания, переживавшей период творческих исканий, были люди, которые не только получали ценные результаты и задавали образцы научной работы, но которые создавали атмосферу праздника, превращая в праздник захватывающую и интересную игру, целью которой было постижение объективной истины. Автор провел самые счастливые годы своей молодости в Лаборатории экологии человека Института географии АН СССР. Ее заведующий Ю.В. Медведков, фактически вытолкнутый из страны, ныне профессор в Колумбусе, штат Огайо, был одной из самых ярких фигур в отечественной географии в 70-е годы. Непринужденность атмосферы еженедельных семинаров в лаборатории, подчеркивавшаяся чаем с булочками, предлагавшимся всем присутствовавшим, вольный дух дискуссий и высокий их уровень сделали лабораторию подлинным центром новаторской географической мысли. И здесь мы тоже находим ту же щедрость не только по отношению к ученикам, но и ко всем без исключения прихожанам. И тот же демократизм, готовность отчаянно спорить с собственными учениками (с непредсказуемым результатом), вместо того, чтобы поставить их на место. Именно такие семинары, прежде всего, формировали будущих соратников С.П. Курдюмова, становившихся пропагандистами идей синергетической революции в своих науках.
В 80-е годы блистательный экономико-географ Б.Н. Зимин, по состоянию здоровья почти не выходивший из дома, еженедельно собирал у себя изрядную группу аспирантов и молодых кандидатов, чтобы напоить чаем с пирожными и конфетами (и то, и другое тогда было дефицитом) и прочесть очередную лекцию из своего новаторского курса по географии промышленности, такого же яркого и необычного, как его автор, ушедший от нас в 1995 г. Наука движется вперед, прежде всего, благодаря людям, которые отдают ей почти все, и даже если сами получают совсем немного, то все равно считают себя счастливыми. Много ли их осталось сейчас?
Наши представления о будущем сами по себе мощный фактор, определяющий будущее. Поэтому нам надо осознать свою ответственность не только за свои поступки, но и за свои мысли. Государственные мужи, взявшиеся реформировать науку и высшее образование, скорее всего, не глупы и не злонамеренны. Их главное упущение в том, что они недооценивают роль идеальных, субъективных факторов развития науки, а философию науки им заменяет наукометрия. Они считают (и не без основания), что денег все равно мало, тратятся они бездарно и надо привести наши задачи в соответствие с нашими финансовыми возможностями. Предлагаемые меры хорошо известны и вызывают вполне естественное неприятие у еще сохранившихся ученых. Но я не готов, образно говоря, послать секундантов к министру образования и науки, поскольку не могу полностью исключить, что он прав. Однако если это так, то это самое худшее, что только может произойти, поскольку тогда надо ставить крест на самой идее догоняющего развития для России. Подлинно догоняющее развитие может быть только обгоняющим, копируя, можно в самом лучшем случае не отстать еще больше. Только творческий порыв может позволить срезать петлю на спирали мирового развития и ворваться в группу лидеров. Это задача не для средних людей, чьи суждения не глупы и не умны, не ложны и не истинны, не вредны и не полезны. Прорыв требует таких, как Курдюмов, и по мере того как они уходят в историю, туда же уходит и упущенная возможность догоняющего развития для России.
Наука всегда была восхитительным сочетанием религии и азартной игры. Каждый ученый, в зависимости от своих устремлений и темперамента, выбирает для себя пропорции инградиентов любимого коктейля. И лишь немногие могут менять эти пропорции в очень широких пределах, в зависимости от того, какие задачи стоят в данное время перед наукой и какие задачи они ставят перед собой. Курдюмов был из этих немногих. Молодой гений, пришедший, можно сказать, ворвавшийся в науку как романтический конквистадор, отчаянно смелый и невероятно везучий, ушел как настоятель монастыря, никому не отказывавший в приюте и защите во вверенных ему обветшалых станах.
Наука исторически была детищем университетов, а университеты - детища церкви. В университетах Англии целебат был отменен только в 1854 г., но неофициально соблюдался еще многие десятилетия. Об этом родстве забывают сейчас иногда даже те, кто облачается в торжественных случаях в пышную мантию, поразительно напоминающую епископскую. Наука - не обанкротившаяся фирма, нуждающаяся в услугах кризис-менеджеров, и подлинные причины ее бедственного положения следует искать не в ней, а вне нее. Как и церковь, она приходит в упадок от угасания веры, в данном случае - в объективную истину, в саму познаваемость мира, которая требует веры, как всякая аксиома. Если люди становятся равнодушными к истине и интересуются только эффективностью, науке не помогут никакие ассигнования и никакой менеджмент. Помочь науке может только выздоровление общества, которое и надо срочно лечить. В том числе и силами ученых.
Угасание веры в объективную истину, исчезновение всякого пиетета по отношению к науке, имеет ту же причину, что и угасание всякой веры. Причина эта - в восстании масс. "После нас - не потоп, где довольно весла - писал И. Бродский - Наваждение толп, множественного числа. Пусть торжество икры над рыбой еще не грех, но ангелы - не комары, их не хватит на всех". Людей, которым с детства внушают, что высшая ценность - деньги, а высший принцип - эгоизм, что, с другой стороны, сами они - если не пример совершенства, то столь близки к нему, что улучшить в себе им остается сущую мелочь - обувь или макияж, обязательно надо отучить мыслить уже для того, чтобы они не осознали противоречия между первым и вторым. Этим самодовольным потребителям глубоко претит мысль о собственном несовершенстве, о необходимости всю жизнь напряженно работать над собой для постижения научной истины или для того, чтобы более совершенным покинуть этот мир. Между тем модель догоняющего развития России должна была бы быть основана именно на противостоянии восстанию масс, неизбежное следствие которого - катастрофическое падение интеллектуального уровня. Богатые могут позволить себе роскошь быть глупыми, бедные - нет.
Увы, наука и религия оказались ныне в совершенно одинаковом положении. Глубокая религиозность подменяется поверхностной набожностью, уважение к фундаментальной науке - утилитарным интересом к прикладным исследованиям. Угасание религиозной веры уже проявляется в готовности растворить многие ценности своей культуры в совершенно инородной цивилизации, например, приняв Турцию в состав Европейского союза. Крушение авторитета фундаментальной науки приведет к постепенному исчезновению того мощного теоретического задела, без которого невозможно решение прикладных задач. Еще раньше произойдет катастрофическая деградация высшего образования, ибо продукция фундаментальной науки - не только научная истина, но и люди, научившиеся ее добывать. Но мы - всего лишь очередное звено в социальной эстафете, порожденной великим чудом возникновения науки Нового времени. Мы - наследники Просвещения и не вправе отречься от него. Мы должны защищать науку как последнюю цитадель веры в Разум. Только пример церкви, пережившей и гонения, и равнодушие, может позволить нам сохранять тот оптимизм относительно судьбы науки, который завещан С.П. Курдюмовым.