В.И. Вернадский предвидел, что грядущая наука будет внутренне выстраиваться не по дисциплинам, а по проблемам, и сегодня мы уже наблюдаем взрывообразное умножение животрепещущих проблем, которые даже не могут быть корректно поставлены в рам-ках какой-либо единственной научной специальности. Поэтому, на наш взгляд, учебные пособия нового поколения призваны демонстрировать методы комплексного обсуждения вопросов, взаимно дополняя ракурсы различных дисциплин.
В этом и состоит сверхзадача настоящей книги. Первый раз она была опубликована в 2001 году московским издательством "ПЕР СЭ" в качестве научной монографии. И получила неожиданно широ-кий отклик не только в профессиональных изданиях по философии, психологии и истории, но и в популярных и в общественно-политических журналах "Огонек", "Наука и религия", "Человек", "Октябрь", на сайтах "Интернет" и на телевидении.
Отдельные фрагменты книги перепечатывались в журналах и сборниках с небольшими согласованными изменениями. Междуна-родный энциклопедический словарь "Глобалистика" (М., 2003) со-держит одиннадцать статей, посвященных категориям и моделям, ко-торые были предложены и подробно проанализированы в данной книге.

К сожалению, имел место и случай плагиата, на что указали в феврале 2003 года газеты "Газета", "Известия", "Новое время".
Новое издание существенно переработано с учетом замечаний, а также новейших данных и гипотез астрономии, астрофизики, эволю-ционной биологии, антропологии, исторической социологии и психо-логии, включая исследования с участием автора.
Структура и стиль изложения приближены к учебным задачам. Кроме того, книга дополнена Словарем, отразившим более 750 ис-пользованных в тексте терминов из различных научных областей, от физики до психологии. Конечно, мне никогда не отказывали в добро-желательных консультациях мои друзья - профессиональные астро-номы, физики, математики, биологи, генетики, географы, историки, социологи и философы. Но то, что работа выполнена не коллективом ученых, а одним автором, позволило взаимно увязать терминологиче-ские статьи, выстроить их в едином ключе и раскрыть содержание по-нятий языком, доступным читателю с добротным средним образова-нием.
Словарь может иметь самостоятельное значение для преподава-ния и для междисциплинарных контактов, поскольку нам неизвестны соразмерные по предметному охвату дидактические материалы, из-данные в России или за рубежом.
Пособие адресовано студентам, аспирантам, преподавателям как гуманитарных, так и естественных специальностей, и ориентировано на двуединую учебную задачу: естественнонаучное образование гума-нитариев и гуманитаризация естественнонаучного образования. Об-стоятельно показано, почему современная (постнеклассическая) наука размывает условные отраслевые границы, в чем состоят единство, преемственность и взаимосвязь различных фаз универсальной эволю-ции. Читатель может на конкретных примерах убедиться, какие по-следствия влекли за собой разрывы между технической и гуманитар-ной культурой в различные периоды человеческой истории.
Из многолетнего педагогического опыта мне известно, что при-меры такого рода и указание на их закономерный характер (закон тех-но-гуманитарного баланса) хорошо запоминаются студентами и дают полезный воспитательный эффект. Он дополняется анализом сценари-ев обозримого будущего с обсуждением того, как судьба планетарной цивилизации зависит от особенностей мышления и деятельности двух ближайших поколений.
Пособие содержит свежий и актуальный материал к пяти стан-дартным курсам вузовской программы: Концепции современного ес-тествознания; Глобальная экология; Экологические и демографиче-ские вызовы XXI века; Культурология; Антропология, - а также к спец-курсам по культурной антропологии и исторической психологии. Кроме того, оно может служить подспорьем для оригинального курса Универсальной истории (Big History), аналоги которого преподаются с 1990-х годов в ряде университетов США, Западной Европы, Австра-лии и Латинской Америки, а теперь и в некоторых российских вузах.
Весь материал изложен в полемическом контексте, с обсуждени-ем альтернативных точек зрения и их аргументации. Автор старался в каждом случае отчетливо обозначить соотношение между установлен-ными фактами, теоретическими интерпретациями и гипотезами, ос-тавляя читателю широкий простор для самостоятельных суждений.
В ряде случаев, с приближением к границам известного, исполь-зовались испытанные приемы: юмор, самоирония и самокритика. "Юмористическим каприччо" завершен основной текст, да и в Слова-ре терминов несколько статей, посвященных самым скользким и конъюнктурным публицистическим понятиям, написаны в стиле зна-менитого "Словаря Сатаны" Амбруаза Бирса.
Автор будет благодарен за любые замечания, содержательные или композиционные, особенно по поводу Словаря.Оглавление

Оглавление:

Очерк I. В зеркале двух веков. Предварительные оценки и сце-нарии
1.1 . Двадцатый век, суровый и милосердный
1.2 . Распутье двадцать первого века

Очерк II. Векторы исторической эволюции
2.1. Архетипы времени в традиционной культуре
2.2. Эволюционная идея в социологии и антропологии ХХ века
2.3. Три эволюционных вектора: эмпирические обобщения
2.4. Четвертый эволюционный вектор: интеллектуальная спо-собность и когнитивная сложность
2.5. Пятый эволюционный вектор: гипотеза техно-гуманитарного баланса
2.6. Диспропорции в развитии социального интеллекта, антро-погенные кризисы и культурные революции
2.7. Homo prae-crisimos - синдром Предкризисного человека
2.8. Общий знаменатель эволюционных векторов. Синергети-ческая модель культурной эволюции
2.8.1. Устойчивое неравновесие, "удаление от естества" и провоциро-вание неустойчивостей
2.8.2. Синергетический и психологический аспекты социального кон-фликта, или: почему так трудно избавиться от войн?

ОчеркIII. Универсальный контекст истории человечества
3.1. Векторы и кризисы в "дочеловеческой" истории
3.1.1. Беспокойное семейство Hominidae
3.1.2. Коллизии устойчивого неравновесия в биосфере
3.1.3. "Набухающая" Вселенная
3.2. Разум в мировой системе взаимодействий
3.2.1. Что такое "законы природы", и нарушает ли их человек?
3.2.2. Технология чуда и чудо технологии. Интеллект как Демон Мак-свелла
3.3. О механизмах, движущих силах и "законах" истории. Но-вое обобщение синергетической модели

Очерк IV. Возвращаясь в будущее
4.1. Двадцать первый век, загадочный и драматичный
4.2. Перспективы интеллекта в натуралистической и в постне-классической прогностике
4.3. И все-таки, спираль или заколдованный круг? (Юмористи-ческое каприччо на тему Эмпедокла)

Вводный очерк
Размышление о методе постнеклассической науки. От существования - к становлению; от субъекта - к миру; от возможности - к действительности

Dubito, ergo cogito... Cogito, ergo sum.
R. Cartesius

Прогресс - это длинный крутой подъем, ко-торый ведет ко мне.
Ж.П. Сартр

Мне не очень нравится существовать в этом мире, но я не перестаю удивляться вселенско-му чуду моего существования.
В. Гарун

Изменяется ли состояние Вселенной оттого, что на нее смотрит мышь?
А. Эйнштейн

Изучая и сопоставляя поведение животных, зоопсихологи обнаружили примечательный феномен этологического баланса. Чем более мощным оружием наделила природа тот или иной вид, тем прочнее у его представителей инстинктивный запрет на убийство себе подобных.
Из этого выдающийся ученый, лауреат Нобелевской премии К. Лоренц [1994, c.237] вывел остроумное заключение: "Можно лишь пожалеть о том, что человек… не имеет "натуры хищника"". Если бы люди произошли не от таких биологически безобидных существ, как австралопитеки, а например, от львов, то войны занимали бы меньше места в социальной истории.
Своеобразным ответом стала серия сравнительно-антропологических исследований внутривидовой агрессии [Wilson E., 1978]. Выяснилось, что в расчете на единицу популяции львы (а также гиены и прочие сильные хищники) убивают друг друга чаще, чем современные люди.
Этот результат прозвучал сенсационно не только для морали-стов, объявляющих человека самым злобным и кровожадным из зве-рей. Он требует серьезного осмысления, так как контрастирует с ря-дом хорошо известных обстоятельств.
Во-первых, лев действительно обладает гораздо более мощ-ным инстинктивным тормозом на убийство особей своего вида, чем человек; к тому же палеопсихологи зафиксировали, а нейрофизиоло-ги объяснили механизм подавления большинства природных инстинктов уже на ранней стадии антропогенеза [Поршнев Б.Ф.,1974], [Гримак Л.П., 2001].
Во-вторых, плотность проживания животных в природе не-сравнима с плотностью проживания людей в обществе, а концентра-ция и у людей, и у животных обычно повышает агрессивность.
Наконец, в-третьих, несопоставимы "инструментальные" воз-можности: острым клыкам одного льва противостоит прочная шкура другого, тогда как для убийства человека человеком достаточно удара камнем, а в распоряжении людей гораздо более разрушитель-ное оружие.
Удивительные результаты демонстрируют и сравнительно-исторические исследования. Например, австралийские этнографы сопоставили войны между аборигенами со Второй мировой войной. Как выяснилось, из всех стран-участниц только в СССР соотноше-ние между количеством человеческих потерь и численностью насе-ления превысило обычные показатели для первобытных племен [Blainay G., 1975].
По нашим подсчетам, во всех международных и гражданских войнах ХХ века погибло от 100 до 120 млн. человек (ср. [Мироненко Н.С., 2002]). Эти чудовищные числа, включающие и косвенные жертвы войн, составляют около 1% живших на планете людей (не менее 10,5 млрд. в трех поколениях). Приблизительно такое же со-отношение имело место в XIX веке (около 35 млн. жертв на 3 млрд. населения) и, по-видимому, в XVIII веке, но в XVI - XVII веках процент жертв был выше.
Трудности исследования связаны с противоречивостью дан-ных и с отсутствием согласованных методик расчета (ср. [Wright Q., 1942], [Урланис Б.Ц., 1994]). Но и самые осторожные оценки обна-руживают парадоксальное обстоятельство. С прогрессирующим ростом убойной силы оружия и плотности проживания людей про-цент военных жертв от общей численности населения на протя-жении тысячелетий не возрастал. Судя по всему, он даже медлен-но и неустойчиво сокращался, колеблясь между 4% и 1% за столе-тие.
Более выражена данная тенденция при сравнении жертв быто-вого насилия. Ретроспективно рассчитывать их еще труднее, чем ко-личество погибших в войнах, но, поскольку здесь нас интересует только порядок величин, воспользуемся косвенными свидетельства-ми.
В ХХ веке войны унесли не меньше жизней, чем бытовые пре-ступления, а также "мирные" политические репрессии (так что в общей сложности от всех форм социального насилия погибли, веро-ятно, около 3% жителей Земли) . Но в прошлом удельный вес быто-вых жертв по сравнению с военными был иным. Особенно отчетли-во это видно при сопоставлении далеких друг от друга культурно-исторических эпох.
Так, авторитетный американский этнограф Дж. Даймонд, обобщив свои многолетние наблюдения и критически осмыслив данные коллег, резюмировал: "В обществах с племенным укладом... большинство людей умирают не своей смертью, а в результате преднамеренных убийств" [Diamond J., 1999, p.277].
При этом следует иметь в виду и повсеместно распространен-ный инфантицид, и обычное стремление убивать незнакомцев, и войны между племенами, и внутриплеменные конфликты. В качест-ве иллюстрации автор приводит выдержки из протоколов бесед, ко-торые проводила его сотрудница с туземками Новой Гвинеи. В ответ на просьбу рассказать о своем муже ни одна из женщин (!) не назва-ла единственного мужчину. Каждая повествовала, кто и как убил ее первого мужа, потом второго, третьего...
Парадоксальное сочетание исторически возраставшего потен-циала взаимного истребления со снижением реального процента на-сильственной смертности уже само по себе заставляет предположить наличие какого-то культурно-психологического фактора, последо-вательно компенсирующего рост инструментальных возможно-стей. Выявить этот фактор и его динамику, опосредованную антро-погенными кризисами, - одна из задач настоящей книги.
Но я предварил Размышление данным примером, чтобы про-иллюстрировать методологический прием характерный для постне-классической науки [Степин В.С., 1992]. Гротескно изложу его суть, обратившись к старинной философской проблеме, которая долгое время принималась людьми практическими за досужую игру.
Многие мыслители с разочарованием признавали, что сомне-ние даже в самых интуитивно очевидных фактах, вплоть до сущест-вования окружающего мира, не может быть устранено при помощи исчерпывающих доводов. Невозможность опровергнуть стойкого солипсиста, утверждающего, что весь мир есть не более чем сово-купность его (или моих?) субъективных ощущений, называли позо-ром для философии и человеческого ума. Прибегали к "осязаемым аргументам" (ударам палкой), которые, конечно, по существу ниче-го не решали.
Для мышления, жаждущего безупречности, это был концепту-альный тупик. Ведь если даже существование внешнего мира при-ходится принимать как условное "допущение", то и все прочие суж-дения о нем строятся на песке...
Между тем решение умозрительной головоломки было найде-но даже раньше, чем сама она сделалась модной темой философских изысканий. Ехидный солипсист неуязвим до тех пор, пока не осме-лится на завершающий шаг, усомнившись также и в своем собст-венном существовании. Сделать такой шаг он просто обязан, чтобы быть последовательным. Но тогда он сразу попадает в хитрую ло-вушку, петлю Декарта: сомневаюсь, значит, мыслю, а мыслю - зна-чит, существую!
Таким образом и обнаружилось первое странное обстоятель-ство: "Я существую!" - самое эмпирически достоверное из всех мыслимых суждений о мире. Значительно позже обнаружилось дру-гое обстоятельство. А именно, что это суждение отражает факт крайне маловероятный ("вселенское чудо").
Дискуссии по поводу антропного космологического принципа в 60 - 80-х годах ХХ века показали, сколь удивительное сочетание фундаментальных констант физической Вселенной необходимо для появления белковой молекулы. Исследования по эволюционной гео-логии и биологии продемонстрировали, насколько специфические свойства земной биосферы требовались для того, чтобы могли сформироваться высшие позвоночные, и чтобы в итоге образовалась экологическая ниша для особого семейства животных, способных выжить только за счет искусственного опосредования отношений с остальной природой. Наконец, мы далее убедимся, какие "противо-естественные" качества должна была выработать "вторая природа", чтобы ее создатель, совершенствуя орудия от каменного рубила до ядерной боеголовки, не истребил сам себя.
Но то, что каждый из наших современников называет корот-ким словом "Я", - продукт конкретной стадии в развитии космоса, жизни, а также культуры, успевшей овладеть беспримерными сред-ствами истребления и уравновесить их достаточно эффективными (пока) механизмами самоконтроля. Безусловная реальность чрезвы-чайно маловероятного факта моего бытия превращает его в критиче-ский тест на правдоподобие естественнонаучных и обществоведче-ских концепций, многие из которых, будучи внутренне стройными, дисквалифицируются просто потому, что данному факту противоре-чат.
Конечно, это оставляет смысловое пространство для почти бесконечного разнообразия конкурирующих (возможно, взаимодо-полнительных) объяснений и интерпретаций, но дает сильный аргу-мент для оценки, сопоставления и отбора. Например, коль скоро че-ловечество сумело дожить до моего рождения, значит, следует при-нимать cum grano salis (скептически) расхожее представление о че-ловеке как безудержном агрессоре или "нарушителе законов Приро-ды" (подобными утверждениями полны не только академические статьи и монографии, но и учебники экологии). Представив же себе хоть отдаленно, как сложно организован мой мозг, я не могу доволь-ствоваться тезисом, будто рост энтропии исчерпывает вектор физи-ческой необратимости.
Науке потребовались три столетия вдохновенных успехов и горьких разочарований, чтобы обнаружить существование человека - наблюдателя, мыслителя и исследователя. Классическое естество-знание строилось на оппозиции антропоморфизму средневековых схоластов, объяснявших все физические движения по аналогии с це-ленаправленными действиями людей. Естественнонаучное мировоз-зрение перевернуло логику интерпретации: его лейтмотивом стало освобождение от субъекта и цели, а генеральной стратегией - ре-дукционизм, т.е. представление эволюционно высших процессов по аналогии с эволюционно низшими.
Рефлекторная теория Р. Декарта, отождествив животное с "рефлекторным автоматом", открыла дверь для проникновения фи-зикалистических моделей в науку о жизни. Социальная физика Т. Гоббса выстроила по единому образцу "законы естественные и по-литические". Б. Спиноза дорисовал верхние этажи проектируемого здания "физикой человеческой души": в противовес дуалистическо-му воззрению Декарта, он доказывал, что разум, душа и дух лишь количественно, но не качественно отличают человека, который, в конечном счете, также есть не более чем "духовный автомат".
Редукционистская парадигма с ее физикалистическими мета-форами сыграла ключевую роль в становлении науки Нового време-ни. Ею был заложен фундамент всех современных дисциплин, осво-ивших методы анализа, эксперимента, экстраполяции и квантифика-ции. Вместе с тем интерпретационный потенциал бессубъектных моделей оказался небезграничным, и это явственно ощутили не только психологи, искусствоведы, социологи, биологи, но и, прежде всего, физики.
В первой половине ХХ века произошло шокировавшее совре-менников "стирание граней между объектом и субъектом" [Борн М., 1963]. Естествоиспытателям пришлось признать зависимость знания от его носителя, от рабочих гипотез и применяемых процедур. А главное - тот факт, что сам процесс наблюдения (исследования) есть событие, включенное в систему мировых взаимодействий, и пренеб-речь этим обстоятельством тем труднее, чем выше требование к строгости результатов. Недоумение А. Эйнштейна по поводу мыши, глядящей на Вселенную (см. эпиграф), ознаменовало новую, неклас-сическую парадигму научного мышления.
Эта парадигма охватила естественные, гуманитарные науки и, что еще более важно, формальную логику и математику. Теорема К. Геделя о неполноте развенчала позитивистскую иллюзию о возмож-ности чисто аналитического знания. Стали формироваться интуи-ционистские, конструктивистские и ценностные подходы к построе-нию математических моделей, основанные на убеждении, что "по-нятие доказательства во всей его полноте принадлежит математике не более, чем психологии" [Успенский В.А., 1982, с. 9]. Все это пре-вратило субъекта знания из статиста, остающегося за кадром науч-ной картины мира, в ее главного героя.
В дальнейшем классические идеалы науки подверглись еще более трудному испытанию. Идея субъектности охватила не только гносеологию, но и онтологию естествознания, обозначив контуры следующей, постнеклассической парадигмы. С распространением системно-кибернетической и системно-экологической метафор во-просы "почему?" и "как?" стали органично сочетаться и даже упи-раться в вопрос "для чего?"
Молекулярный биолог обнаруживает, что ферментный синтез регулируется потребностями клетки в каждый данный момент. Гео-физик, используя целевые функции для описания ландшафтных процессов, ссылается на соображения удобства и называет это прин-ципом эврителизма, т.е. сугубо эвристическим приемом, безотноси-тельно к "философскому" вопросу, обладает ли в действительности ландшафт собственными целями. Физик-теоретик, спрашивая, для чего природе потребовалось несколько видов нейтрино или зачем ей нужны лямбда-гипероны, понимает, что речь идет о системных за-висимостях. Представления, связанные с самоорганизацией, конку-ренцией и отбором (организационных форм, состояний движения и т.д.), проникнув в неорганическое естествознание, продемонстриро-вали глубокую эволюционную преемственность между живым и косным веществом. А синтезированная Аристотелем и расщеплен-ная Г. Галилеем и Ф. Бэконом категория целевой причинности вновь обрела права гражданства.
Постнеклассическая наука обогатила познавательный арсенал методом элевационизма (от лат. elevatio - возведение), когда продук-тивные метафоры распространяются не "снизу вверх", как требует редукционистская стратегия, а наоборот, от эволюционно поздней-ших к более ранним формам взаимодействия. Это помогает обнару-живать в прежних формах те присущие им свойства, которые служат онтологической предпосылкой будущего и, в частности, эволюци-онные истоки субъектных качеств, явственно выраженных в поведе-нии высокоорганизованных систем.
Здесь, однако, необходимо выделить нюанс, недооценка кото-рого может привести к недоразумениям. Элевационизм остается в рамках научной методологии до тех пор, пока исследователь не под-дался соблазну телеологических интерпретаций и не стал навязывать настоящее в качестве эталона для прошлого. Элевационистская па-радигма несовместима с допущением, будто прошлое существует ради будущего, а мир был создан и развивался для того, чтобы в нем когда-то появились автор и читатель этих строк.
Напротив, мы будем строго следовать гипотезе апостериор-ности: каждое существенно новое состояние есть ответ системы на складывающиеся обстоятельства, причем только один из возможных ответов. Задача состоит в том, чтобы выяснить, складываются ли та-кие "ответы" в последовательные векторы мировой эволюции, и ес-ли да, то почему это происходит, не обращаясь к постулату об изна-чально заложенных целях или a priori записанных смыслах, которые только раскрываются по мере созревания разума. Прямые параллели между генетической программой роста организма и филогенезом живого вещества или, тем более, развитием Вселенной (см., напр., [Налимов В.В., 2000]) выхолащивают самые острые теоретические проблемы, лишают прошлое самодовлеющей ценности и ведут, с одной стороны, к историческим искажениям, а с другой - к волюн-таризму в практической политике.
Вместе с тем опора на тезис "Я существую" предполагает ре-шительное перераспределение акцентов. В классической науке факт человеческого существования служил источником когнитивного дискомфорта и даже выглядел, по ироническому замечанию И. При-гожина [1985, с.24], "своего рода иллюзией". Диаметрально проти-воположный взгляд выражает формула английского астрофизика Б. Картера (см. [Розенталь И.Л., 1985]): Cogito, ergo mundus talis est (Я мыслю, значит, таков мир). Иначе говоря, "любая физическая тео-рия, противоречащая существованию человека, очевидно, неверна" [Девис П., 1985, с.154]; эта простая мысль стала аксиомой для мно-гих современных естествоиспытателей.
В социальном исследовании антропный принцип оборачивает-ся принципом эгоцентризма. Человеческий мир обладает какими-то качествами, которые позволили ему дожить до моего рождения, не-смотря на многократные нарушения природных балансов и спрово-цированные этим катастрофы. Серьезного обсуждения заслуживают только такие концепции, которые этому факту не противоречат. Чем лучше мы поймем, почему цивилизация смогла до сих пор сохра-ниться, тем больше шансов преодолевать кризисные ситуации в бу-дущем.
Таким образом, философская банальность, состоящая в том, что прошлое содержит в себе возможность настоящего, превращает-ся в оригинальный методологический ориентир: полноценное опи-сание физических, биологических или социально-исторических со-стояний должно содержать указание на те их свойства, которые сде-лали возможными последующие события и состояния. Этому созву-чен еще один типично постнеклассический мотив: "Чтобы не унич-тожить этот мир, мы должны настоящим руководить из будущего" (К. Бурихтер, цит. по [Зубаков В.А., 2002, с.45]).
Эволюционно-исторический разворот научного мировоззрения обусловил сдвиг интереса с проблемы бытия к проблеме становле-ния и, далее, к проблеме сохранения.
С одной стороны, равновесные состояния и линейные процес-сы оказываются только переходными моментами неравновесного и нелинейного мира, в котором постоянно образуются новые структу-ры. С другой стороны, почти все новообразования в духовной жиз-ни, в технологиях, в социальной организации, а ранее в биотических и физико-химических процессах представляют собой "химеры" - в том смысле, что они противоречат структуре и потребностям мета-системы, - и чаще всего выбраковываются, не сыграв заметной роли в дальнейших событиях. Но очень немногие из таких химерических образований сохраняются на периферии большой системы (соответ-ственно, культурного пространства, биосферы или космофизической Вселенной) и при изменившихся обстоятельствах могут приобрести доминирующую роль. Поэтому важнее выяснить не то, как и когда в истории возникло каждое новое явление, а то, каким образом оно сохранилось, и когда и почему было эволюционно востребовано по-сле длительного латентного присутствия в системе.
Рассматривая развитие как функцию сохранения и сосредото-чив основное внимание на периодически обостряющихся кризисах, мы выделяем важный ракурс в причинно-следственной динамике не только прошлого, но также настоящего и будущего.
Именно будущее - основной предмет этой книги, хотя ее большая часть посвящена далекому прошлому. Прогноз всегда, так или иначе, строится на экстраполяции, а главный вопрос состоит в том, какие из выявленных тенденций, как и в какой мере уместно экстраполировать.
Это, в свою очередь, зависит от двух методологических пред-посылок: ретроспективной дистанции и дисциплинарного наполне-ния модели. Соответственно, когда выбранная методология несо-размерна сложности прогностической задачи, футурологам грозят две характерные ошибки.
В первом случае перспектива глобальной системы выводится из отдельных тенденций, отслеженных на коротком временнoм от-резке. Абсолютизируя ту или иную тенденцию, аналитики XIX века предрекали, например, тотальный продовольственный дефицит, все-общую пролетаризацию общества, затопление городов лошадиным навозом и прочее.
Во втором случае прогноз строится на монодисциплинарном расчете, перспектива оценивается исключительно с позиций термо-динамики, энергетики, геологии, генетики, демографии или какой-либо иной отрасли знания, а все прочие ("субъективные") факторы игнорируются. Тем самым, уже в исходной посылке заложен одно-значно пессимистический прогноз.
Ошибки замечают и запоминают легче, чем адекватные про-гнозы. Это свойственно психике вообще и обыденному сознанию в частности, причем, если ошибочный прогноз не имел трагических последствий, он обычно воспринимается как смехотворный (вспом-ним наше отношение к синоптикам). Отобрав же и сгруппировав не-которое количество неудавшихся предположений, можно убедить наивного читателя в том, что будущее недоступно научному анализу [Нахман Дж., 2000]. С помощью аналогичного приема мистики и креационисты доказывают несостоятельность науки как таковой.
Действительно, всякое обобщающее суждение прогностично и вероятностно, и в этом отношении различие между суждениями о прошлом, настоящем и будущем не столь радикально, как принято полагать. Утверждая, что Наполеон умер 5 мая 1821 года, историк тем самым высказывает обязывающий прогноз: никогда не будут найдены документы, свидетельствующие о жизни Наполеона после указанной даты, а представленные свидетельства такого рода следу-ет считать фальшивкой. Физик, утверждающий, что при таких-то условиях всегда будет получен такой-то результат, полагает, что учел и оговорил состояния всех переменных; в последующем обна-руживаются новые переменные, ошибочно принятые за константы, и это заставляет пересматривать, иногда существенно, прежние за-ключения.
Признав вероятностный характер всякого знания, мы должны согласиться и с тем, что задачи прогнозирования будущего и "про-гнозирования прошлого" (см. далее о ретропрогнозе) различны ме-жду собой не столько в принципе, сколько в инструментариях.
К намеченным вопросам я буду систематически возвращаться в книге. Здесь же добавлю, что прогнозирование составляет условие существования всех живых организмов, и оно всегда сопряжено с возможными ошибками [Бернштейн Н.А., 1961], [Анохин П.К., 1962], [Вероятностное…, 1977].
Память - не пассивное фиксирование следов воздействий, а сложная операция по переносу переживаемого опыта в будущее. У человека эта операция, как и весь психический процесс, отличается коммуникативно-семантическим опосредованием; научное мышле-ние отличается от обыденного использованием заранее осмыслен-ных процедур; наконец, выделение будущего в качестве особого предмета - промежуточный итог дифференциации и интеграции на-учного знания. Речь должна идти не о том, возможно ли исследовать будущее, но о том, какие методы и в какой мере адекватны этой за-даче.
Проблемы, связанные с отбором тенденций, подлежащих мыс-ленному перенесению в будущее, обостряются с приближением к кризисной (полифуркационной) фазе, когда устойчивость системы снижается и, тем самым, множатся альтернативные варианты. В та-кие периоды особенно противопоказана экстраполяция частных тен-денций, сколь бы явственно ни были они выражены в текущий мо-мент. Поэтому исследователи глобальных проблем часто отмечали, что модель будущего заведомо нереалистична, если в ней не учиты-ваются универсальные векторы, закономерности и механизмы.
По меньшей мере, к В.И. Вернадскому и П. Тейяру де Шарде-ну восходит традиция исследования социальной истории в междис-циплинарном ключе и в органическом единстве с "дочеловеческой" историей планеты. В 20-30-х годах ученые, как правило, ограничи-вались планетарным масштабом, поскольку в большинстве своем все еще считали вселенную в целом бесконечной и стационарной, а следовательно, лишенной истории. И сегодня некоторые глобалисты выносят за скобки космическую предысторию, полагая ее, по всей видимости, несущественной для понимания процессов, происходя-щих на Земле [Зубаков В.А., 1999], [Snooks G.D., 1996].
Но в свете эволюционной космологии, построенной на Фрид-мановских моделях Метагалактики, обнаружилось, что развитие биосферы, в свою очередь, воплощает ряд тенденций, явственно обозначившихся задолго до образования Земли и Солнечной систе-мы. Множатся работы, ориентированные на создание "интегральной теории прошлого" от Большого Взрыва до современности [Jantsch E., 1980], [Christian D., 1991, 2004], [Spier F., 1996], [Velez A., 1998], [Chaisson E.J., 2001], [Huges Warrington M., 2002], [Аршинов В.И., 1987], [Ласло Э., 1995, 2000], [Моисеев Н.Н., 1991], [Назаретян А.П., 1991, 2002-б, 2004], [Панов А.Д., 2004], [Универсальная…, 2001]. В зарубежных публикациях это направление исследований получило название Большой истории (Big History), а в России утвердился тер-мин "универсальный эволюционизм".
Последний термин не является отечественным изобретением. Он был введен Дж. Стюартом [Steward J., 1953] для обозначения концепций Л.А. Уайта и В.Г. Чайлда, которые возродили в англоя-зычных странах интегративный подход к человеческой истории (см. раздел 2.2). Но в российском употреблении термину придано этимо-логически адекватное значение: Universum - Вселенная.
Соответственно, под универсальным эволюционизмом пони-мается общенаучный подход к исследованию универсальной эволю-ции, а чтобы выделить междисциплинарное направление, изучаю-щее последовательные стадии эволюции, механизмы образования и сохранения качественно новых реальностей, используются три си-нонимичных термина: Универсальная история, Мега-история и Большая история.
Предмет Универсальной (Большой) истории определенным образом соотносится с предметами глобальной и всемирной истории. Всемирная история изучает прошлое человечества от палеолита до наших дней. Глобальная история изучает прошлое Земли и биосфе-ры, включая становление человечества как геологического фактора. Предмет Универсальной истории - развитие Вселенной с последова-тельным образованием качественно новых реальностей, так что раз-витие живой природы и общества оказываются фазами единого по-ступательного процесса.
Таким образом, предмет Универсальной истории концепту-ально конструируется только в рамках тотально эволюционного ми-ровоззрения, в которое вовлечен и физический Космос. Это направ-ление не могло возникнуть прежде, чем оформились и получили признание модели релятивистской космогонии. По мере того, как обнаруживались общность направления и сходство некоторых меха-низмов на всех стадиях эволюции, ученые разных стран и различных специальностей, во многом независимо друг от друга, почувствова-ли недостаточность узко специализированных представлений о прошлом и условность дисциплинарных границ.
По имеющимся у нас (вероятно, неполным) данным, опыт преподавания курсов Универсальной истории наработан в ряде уни-верситетов Австралии, США, Колумбии, Голландии и России (см.[Назаретян А.П., 2004]). Добавим, что в разработке программ участвуют физики, биологи, антропологи и историки. Во всех случа-ях используются модели синергетики, термодинамики, теории ди-намического хаоса (см. далее), однако зарубежные авторы практиче-ски не уделяют внимания информационно-психологической, субъ-ектной стороне эволюции - в лучшем случае, описывается параметр структурно-энергетических отношений. Поскольку же автор на-стоящего проекта по исходной специальности психолог, стержнем нашей работы служит как раз динамика информационного модели-рования, общеэволюционные истоки и предпосылки субъектных ка-честв и неуклонно возрастающее влияние последних на ход миро-вых событий.
Завершая методологическое введение, коротко расскажу об инструментарии, использование которого помогает скомпоновать пестрые штрихи из различных дисциплинарных областей в единую картину универсальной эволюции. Картина зиждется на продуктив-ном концептуальном конфликте между вторым началом термодина-мики и эмпирическими данными, бесспорно свидетельствующими о поступательных изменениях от простого к сложному на протяжении многих миллиардов лет.
Второе начало термодинамики, или закон возрастания энтро-пии, - единственное известное классической науке асимметрическое свойство физических процессов, обеспечивающее их необратимость во времени. Все попытки дисквалифицировать этот закон или огра-ничить его применимость (например, за счет биотических или соци-альных процессов) оказались несостоятельными: при правильном выделении системы сопряженного взаимодействия снижение энтро-пии в одной подсистеме обязательно оплачивается ростом энтропии в другой подсистеме. Тем самым неизменно подтверждается шу-точное сравнение термодинамики со старой властной теткой, кото-рую все недолюбливают, но которая всегда оказывается права.
Поскольку же фактических противоречий между выводами термодинамики и наблюдаемыми процессами обнаружить не удает-ся, парадокс эволюции приобретает более глубокий, парадигмаль-ный характер. С классической точки зрения, уровень организации во Вселенной должен последовательно снижаться, а не расти, как это до сих пор происходило в истории общества, биосферы и Метага-лактики. Из основного естественнонаучного парадокса вытекает множество более частных, которые касаются конкретных стадий универсальной эволюции. В их числе и упомянутый выше факт ог-раничения социального насилия с ростом инструментального потен-циала.
Поэтому усилия ученых различных специальностей направле-ны на то, чтобы выявить механизмы самоорганизации в духовных, социальных, биотических и физических процессах. С тех пор, как З. Фрейд "прорубил окно в бессознательное", психологи учились фик-сировать превращение хаотических импульсов в культурно органи-зованное мышление и поведение человека. Исследователи творче-ской активности постоянно обнаруживают, как стройные научные теории, изящные математические построения, художественные и по-этические формы выкристаллизовываются из беспросветного тумана мистических идей и подавленных желаний ("Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда" [Ахматова А.А., 1990, с. 196]). Обществоведы изучают превращение бесструктурных соци-альных конгломератов в организованно действующие группы и раз-витие от враждующих между собой первобытных стад до современ-ных надгосударственных учреждений. Биологи - филогенез и онто-генез многоклеточных организмов, и усложнение биоценозов. Кос-мологи - формирование звездных систем из однородного вещества, а также ядер, атомов и сложных молекул из кварко-глюонной плаз-мы.
Столь разнородный фактический материал требовал обобще-ния. Единая наука о самоорганизации в Германии была названа си-нергетикой (Г. Хакен), во франкоязычных странах - теорией дисси-пативных структур (И. Пригожин), в США - теорией динамического хаоса (М. Фейгенбаум), в Латинской Америке - теорией аутопоэза (У.Р. Матурана). В отечественной литературе принят преимущест-венно первый термин, наиболее краткий и емкий, а также "нелиней-ная динамика" (С.П. Курдюмов).
Синергетика - одна из междисциплинарных моделей, которую пронизывает парадигма элевации: эволюционно ранние процессы рассматриваются с учетом эволюционно поздних, прошлое через призму будущего. Это дало повод некоторым авторам противопос-тавить ее кибернетической теории систем, изучающей в основном механизмы стабилизации и отрицательные обратные связи.
Но такой способ спецификации предмета синергетики стал вызывать сомнения постольку, поскольку обнаружилась взаимодо-полнительность категорий самоорганизации и управления, неравно-весия и устойчивости и т.д. Эволюционный процесс может быть преемственным и последовательным, благодаря способности нерав-новесных образований - продуктов самоорганизации - к активному сохранению посредством внешнего и внутреннего управления, кон-куренции за свободную энергию необходимую для антиэнтропийной работы и отбору в соответствии с потребностями экологической ниши.
В свою очередь, управление, конкуренция и отбор неотделимы от таких категорий, как субъект, цель, информация, ценность, оп-тимальность и т.д. Согласно с тенденциями постнеклассической методологии, все категории подобного рода вовлекаются в инте-гральную системно-синергетическую модель, и в современной вер-сии синергетика как наука о самоорганизации превращается в нау-ку об устойчивом неравновесии.
Это полностью соответствует тезису о развитии как функции сохранения, который обозначен выше и будет подробнее раскрыт в последующем. Системно-синергетическая модель способствует со-вокупному решению трех концептуальных задач. Во-первых, сво-бодному от телеологии пониманию векторности эволюции. Во-вторых, единой трактовке эволюционных новообразований (жизнь, общество, культура и т.д.) с богатым потенциалом теоретических обобщений - выявления малоизвестных механизмов и закономерно-стей. В-третьих, "субъюнктивизации" эволюционного мировоззре-ния, т.е. превращению футурологии и истории в сквозную сослага-тельную науку, обеспеченную соответствующим аппаратом.
Для решения последней из перечисленных задач - разработки сценарного подхода к истории неравновесных систем - сложилось направление исследований несвершившегося, которое назвали ре-тропрогнозированием, контрфактическим моделированием и т.д. [Малинецкий Г.Г., 1997], [Назаретян А.П., 1997], [Лесков Л.В., 1998 - а,б], [Модестов С.А., 2000], [Lebow R.N., 2000].
Добавим, что внимание к реальностям, существующим лишь в потенции, не раз оборачивалось грандиозными научными результа-тами. Например, обозначив ничто специальным символом "0", арабские мыслители совершили едва ли не самый значительный пе-реворот в математике. Известный науковед Б.Л. ван дер Варден сравнил это с "перечеканкой Нирваны в динамомашину" (цит. по [Наан Г.И., 1969, с.23]). Идея виртуального бытия была настолько чужда европейцам, что слово "цифра" (от арабского названия нуля) в Средневековье служило ругательством.
С утверждением сценарного подхода, тип мышления харак-терный для грамотного футуролога ("что будет, если?..") становится доступным историку ("что было бы, если бы?.."). Синергетическое моделирование позволило строго доказать, что даже в точках неус-тойчивости может происходить не "все что угодно": количество ре-альных сценариев, называемых иначе параметрами порядка, всегда ограничено, и коль скоро события вошли в один из режимов, систе-ма необратимо изменяется в направлении соответствующего конеч-ного состояния. Это квазицелевое состояние (аттрактор) подчиняет себе все последующие события, и как бы мы ни желали вернуться в исходную фазу или перейти к другому, более благоприятному ат-трактору, осуществить это уже не удастся.
То, что множество сценариев в каждой критической точке ог-раничено, - открытие синергетики. Оно позволяет осмысливать прошлое в сослагательном наклонении, а в перспективе "просчиты-вать" на компьютерных программах пространство исторически воз-можных (виртуальных) миров на всем протяжении социальной, био-логической и космофизической эволюции.
На первый взгляд, это может показаться не более чем занят-ным развлечением. На самом же деле сценарный анализ переломных эпох открывает большие и еще не полностью оцененные возможно-сти как для исторической теории (без сослагательного наклонения нельзя корректно поставить вопрос о причинности), так и для прак-тики. В частности, ясное представление о вероятностных контекстах каждого реализовавшегося сценария помогает обобщить историче-ский опыт кризисов, исследовать факторы их углубления и разреше-ния и использовать полученные выводы для прогнозирования оче-редных кризисов, выработки реалистических стратегий и диагности-ки утопий.
Различие между реалистическими и утопическими проектами не в том, что первые возможно воплотить в жизнь, а вторые нет. Утопии тем и опасны, что они осуществимы; самые близкие нам примеры - "построенный в боях социализм" и затем ожидание ры-ночного рая на его обломках. Характерной чертой утопического мышления служит гипертрофия позитивных и игнорирование нега-тивных последствий того или иного выбора.
Синергетика дисциплинирует научную мысль, приучая исто-рика не искать идиллий в прошлом, а футуролога - идеальных ре-шений в будущем. Уяснив, что любой успех непременно оплачива-ется потерями, аналитик осваивает конструктивистские категории "меньшего из зол", паллиатива и оптимальности.

Очертив круг идей, на которых выдержано настоящее иссле-дование, добавлю, что структура изложения соответствует элеваци-онной логике. Книга начинается обзором дискуссий о состоянии и перспективах планетарной цивилизации, о путях и проектах преодо-ления грядущих кризисов. Обсуждение прогнозов и проектов, под-час взаимоисключающих, поможет определить задачи ретроспек-тивного анализа таким образом, чтобы его результаты послужили основой для оценки и отбора правдоподобных сценариев.
Для этого необходимо выяснить, по каким векторам до сих пор развивались события социальной, биологической и космофизи-ческой истории, почему они сопровождались периодическим обост-рением кризисов, какими средствами кризисы преодолевались и, на-конец, насколько исторический опыт способствует ориентировке в нынешних проблемах.
При подготовке рукописи мне оказали большую помощь дру-зья и коллеги, работающие в различных дисциплинарных областях: математике, физике, геологии, географии и астрономии (А.Д. Ар-манд, Л.М. Гиндилис, С.Н. Гринченко, В.В. Казютинский, В.В. Кли-менко, В.Н. Компаниченко, Л.В. Лесков); биологии и генетике (С.А. Боринская, В.И. Жегалло, А.Е. Седов); антропологии и истории (А.М. Буровский, И.Н. Ионов, А.А. Казанков, А.В. Коротаев, Э.С. Кульпин, М.Б. Медникова, Э.В. Сайко, С.И. Семенов, G. Chick, F. Spier, D. Christian); психологии (В.Ф. Петренко, А.У. Хараш); фило-софии и культурологии (В.И. Аршинов, С.М. Богуславская, К.Х. Де-локаров, К.А. Зуев, А.Н. Чумаков).
Разумеется, все эти ученые не несут никакой ответственности за содержание книги, но их оценки, замечания и советы помогли вы-строить аргументацию и избежать неточностей.