Опыт «перестройки» и либеральной революции 1991 года «с оскорбительной ясностью» доказал, что человек гораздо более пластичен и изменчив, чем предполагала антропология модерна. Эта пластичность проявляет себя с особой силой во времена революционных потрясений. В процессе быстрых социальных изменений возникает синергетическая система социальных форм и психического состояния людей. Кооперативные эффекты в которой настолько сильны, что происходит быстрое переформатирование ценностей, рациональности и образа действий больших масс людей.

Как только происходит дестабилизация прежних социальных форм и возникают зоны хаоса, активные общности и субкультуры, стимулированные сменой социальных форм, начинают интенсивно проектировать новые формы, соответствующие их интересам, и толкать неустойчивое равновесие в нужный им коридор.

В 1990 г. никто из самых информированных советологов, не говоря уже об инициаторе «перестройки» Горбачеве, не ожидал, что через полгода СССР рухнет сам, хотя его не могли поколебать огромные сорокалетние усилия «западного блока». Постфактум стали говорить о кризисе, о «жажде демократии», о рухнувших ценах на энергоносители, о «чудо-оружии» Запада и т.п. Но это были попытки объяснить загадочный и во многом даже пугающий процесс перестроечных пертурбаций «задним числом». концептуально легализовать «перестройку» «с черного хода». На деле Советский Союз рухнул потому, что при том изменении социальных форм и общественного сознания, которые произвел Горбачев ради инсталляции «социализма с человеческим лицом», из критической массы советских людей вырвался не Алеша Карамазов, а Смердяков и его интеллектуальный помощник Иван Карамазов.

Абсолютно никто в СССР не мог предположить, что в результате «перестройки» советский генерал, командир элитной дивизии стратегической авиации Дудаев, поэт Яндарбиев, гидролог Басаев, драматический актер Закаев и партийный работник Радуев станут организаторами террористического криминального квазигосударства и проявят на этом поприще выдающиеся способности и немыслимую для советских людей жестокость.

Еще больший конфуз вышел со строительством «капитализма с человеческим лицом». Вместо пропитанного протестантской этикой просвещенного предпринимателя, о котором в конце 80-х – начале 90-х складывали саги реформаторы, из-за спин академика Сахарова и поэта Евтушенко на историческую сцену вылез бандит. За 20 лет криминальный уклад заразил собой все постсоветское пространство, превратив РФ и сопредельные республики в коррумпированную до предела «теневую цивилизацию».

Поразительно, но всего этого не могли предвидеть классическая социология и антропология Просвещения. Они проморгали «большой слом» рубежа 80-х и 90-х годов прошлого века – проморгали его не только в Советском Союзе, но и на всей планете (ибо советская «перестройка» катализировала процессы радикальных изменений в обществах Запада и Третьего мира). Человек оказался не рациональной «кибернетической машиной, адекватно отвечающей на внешние стимулы социальной среды согласно простым алгоритмам бихевиоризма ( behaviorism ), и не «Гомо экономикусом» ( homo economicus ), обладающим «духом расчетливости» ( calculating spirit ) и имеющим тенденцию принимать рациональные решения на основе обработки достоверной информации, оптимизируя свои действия и усилия. Все эти старые схемы и мировоззренческие подходы рухнули, столкнувшись с усложнившимися реалиями и уплотнившимся историческим временем конца ХХ века.

Оказалось, что в человеке таится пугающая иррациональная глубина. Оказалось, что каждый отдельно взятый человек вовсе не является механическим социальным атомом (индивидом), концепция которого была развита на основе концепции «материальной точки» в механике Ньютона, а содержит в себе неопределенно большое количество «личностей» и «срезов сознания», актуализующихся под влиянием тех или иных внешних или внутренних (т.е. психических) состояний.

Парадоксально, но наиболее адекватную антропологическую модель предложили не психологи и социологи, не деятели науки вообще, а русский писатель Ф.М. Достоевский, который наблюдал процессы в психике и поведении людей в условиях глубокого кризиса фундаментальных форм социального бытия, связанных с развитием капитализма в России во второй половине Х I Х века. В его модели человек не только не «атом» и не «машина», но даже и не система определенных стабильных элементов. Парадоксально, но православный христианин Ф.М. Достоевский пришел к трактовке человека как эфемерной совокупности нестабильных элементов , само появление и заряд которых непредсказуемо и зависит от массы обстоятельств. Это прозрение гениально, учитывая мировоззренческую специфику эпохи механистического детерминизма, во времена которой писатель жил.

Для упрощения, в качестве аналитической абстракции, Ф.М. Достоевский представил отдельно взятого человека как «семью Карамазовых» – всех одновременно, включая Смердякова. Такого человека можно уподобить ядру атома. Согласно воззрениям физики элементарных частиц, протоны и нейтроны не пребывают в ядре как «физически-объективные» сущности – они порождаются ядром под воздействием удара извне. Какая частица будет выброшена при ударе, зависит и от удара, и от самого ядра. Так и человек (и общности людей) отвечает на воздействие изменяющихся социальных форм, следуя своим внутренним состояниям и интенциям, и предсказать вектор и силу его ответа в случае глубоких социальных сдвигов очень трудно. Все зависит от специфики внешнего и внутреннего контекста .

В процессе коэволюции человеческого сознания и социальных форм доминирующая роль, конечно, принадлежит человеческому сознанию как более пластичной и творческой субстанции. Социальные формы более инертны – они следуют за сознанием и «переформатируются» под его влиянием. В перестроечном СССР прологом изменения массового сознания было начатое Горбачевым изменение социальных форм, но само это изменение было стимулировано изменением сознания разнообразных (элитных и не очень для того времени) прослоек, сообществ и меньшинств. Человеческим воображению и интенциям всегда легче меняться, чем социальным структурам.

В этой связи симптоматично то, что отечественная социология во все времена уделяла основное внимание не человеку, а именно социальным формам, отводя их совокупности роль основной творящей субстанции в человеческой «экосистеме». Советский истмат видел общество, видел «классы и прослойки», но не видел самого человека, который оставался для него всего лишь «материальной точкой», малоинтересным ньютоновским «атомом», не имеющим за собой ни глубины, ни тайны. Именно эта «закваска» западного механицизма обрекала отечественную социологию на бесплодность и постоянное «запаздывание» за социальной эволюцией. Задним числом социология находила объяснения и разрабатывала концепции, но эвристический ее потенциал был близок к нулю. Это касается и дореволюционной русской, и советской социологии.

В 1917 года всех поразило, как быстро русский народ «сбросил маску» православного «народа-богоносца». Это пришло неожиданно, как откровение. Монархия, а с ней и «тысячелетняя Россия слиняла в три дня», как выразился В.В. Розанов. Эту революцию «проморгали» и «легальные» марксисты», и даже Ленин с большевиками. Они присоединились к революции «задним числом», когда она уже началась и разгорелась помимо них.

Точно также советские обществоведы, социологи и «шаманы истмата» «проморгали» в 1991 году и либеральную революцию. Даже на стыке 1980-х и 1990-х Советский Союз все еще казался несокрушимой «глыбой», от которой зависели судьбы мира. А разговоры об инсталляции капитализма и вовсе казались экзотической причудой интеллигенции, разбуженной очередной оттепелью. И уж совсем никто и близко не мог предвидеть того, что главными дивидендополучателями, а, по существу, и заказчиками капиталистической реструктуризации (пост)советской экономики выступит прослойка бывших советских партийцев, хозяйственников и силовиков. В том же 1991 году и далее на протяжении 90-х и правые, и левые были поражены тем необъяснимым равнодушием и фатализмом, с которым тот же народ встретил действия, лишающие его фундаментальных социальных прав – причем прав вполне реальных, отвечающих самым «шкурным» интересам абсолютного большинства. Советский Союз и социализм опять «слиняли» в несколько дней. Хотя изменение социальных форм, как никогда, подталкивало людей к очередной революции, люди и не подумали самоорганизоваться для защиты своих интересов. Необъяснимым это равнодушие остается и сегодня – даже более необъяснимым, чем тогда. Чего ждут люди в ситуации, когда все стало «до боли» ясным и очевидным? Надеются обмануть судьбу и вскочить в последний вагон поезда, который идет в противоположную сторону?

Короче говоря, построенный из совокупности до предела упрощенных мифов западного механицизма советский истмат нарисовал нам очень странный, плоский мир, населенный такими же «плоскими» людьми-атомами, мир, в котором, может быть, и присутствуют загадки, но отсутствует Тайна. В этом мире, точнее, в этой мировоззренческой модели, нет Тайны потому, что в ней нет человека (поскольку индивид – еще не человек) и человеческой глубины, упирающейся или, вернее сказать, «впадающей» в Бога. Ибо только оттуда и проистекает Тайна, которая присутствует в социальных формах и творит новые социальные реальности. Причем ее нет в самих социальных формах как таковых, она проистекает в них именно что из человека, внутренний мир которого был отброшен «ради удобства» и европейским Рационализмом и советским истматом.

Все это ставит точку на концептуальном примате социальных форм и разворачивает нас к человеку, его внутреннему миру, как тому горнилу, в котором переправляется старый мир и рождается новый. Только рассматривая и изучая социальные формы в сочленении с человеческим сознанием и его динамикой – сознанием как отдельных людей, так и сознанием коллективным – мы сможем наполнить наше обществоведение эвристическим смыслом и наделить его некими предсказательными способностями.

Сегодня перед нами стоит много остающихся без ответа вопросов, обращающих нас к изучению нашего человека и его парадоксального сознания, ибо только познав человека, его дух, его потребности и желания, мы познаем общество и сможем нащупать выход из той исторической ловушки, в которую вновь угодила Россия. Нам несомненно интересен потсоветский человек и направление эволюции его сознания, но изучая его, мы не должны забывать о еще более жгучей потребности, которую наши социологи и вовсе выпустили из виду. Нам необходимо срочно понять, как устроено сознание наших несоветских поколений, молодых людей, может быть, и рожденных еще в СССР, но воспитанных уже в постсоветские годы, выросших на токсическом субстрате 90-х и испытавших форматирующее воздействие ельцинского и постельцинского хаоса. Впрочем, и этим «рожденным еще в СССР» интенсивно идет на смену поколение рожденных уже в решительно постсоветское время. У этих молодых людей нет образования и культуры советских поколений, не выработано еще способности к системному мышлению, но у них нет и страхов постсоветских поколений, нет выработанной советской культурой лояльности к власти, нет (в «хорошем» или «плохом» смысле – этого мы не знаем) налагаемых культурой и цивилизацией «тормозов». В них есть свобода и решимость, но при этом нет постоянства, развитого целеполагания и воли в достижении своих целей. Перед нами – очень странные сочетания, и нам срочно необходимо понять, что из себя представляет этот новый культурно-исторический тип русского человека и какие сюрпризы он еще преподнесет нам в ходе своего развития и становления.

Совокупность сознаний этих молодых людей, несмотря на их юность, несмотря на незначительный, в массе, уровень их образования и глубину осмысления российских проблем, давит на общество, производя в нем такие эффекты, которые ни власть, ни само общество еще пару месяцев назад не могли и предвидеть. Митинг на Манежной площади, вкупе с последующими событиями, по-существу, переформатировал политическую ситуацию и расклад сил в России. Молодые революционеры-националисты стали тем катализатором, который до предела ускорил внутриполитический процесс в России, выведя его из некой стабилизационной «дремы» и активизировав до предела хаотическое брожение, сопровождающееся становлением островков нового мировоззренческого синтеза. Уже ясно, что главным вопросом предстоящих лет – в том числе и выборов – в России станет пресловутый «национальный вопрос», а сохранение властью (если применять язык, разработанный Грамши) своей гегемонии зависит от ее способности на этот вопрос ответить. В то же время, обращенные к власти вопросы будут иметь и ярко выраженные поколенческие смыслы, ибо задают их массы «сердитых молодых людей», которые на протяжении своего недолго жизненного пути не видели от «поколения отцов», в лучшем случае, ничего, кроме безволия, слабости и покорности, а в худшем, видели (и продолжают видеть) лишь крупномасштабные обман, подлость, предательство и воровство. И эти «сердитые молодые люди» не боятся формулировать свои запросы самым жестким образом и бить в самые больные точки. Они не боятся потерь, ибо российский режим поставил их в ситуацию, когда им уже более нечего терять.

Возможно, рост молодежного протестного движения со временем поставит вопрос о массивной реструктуризации российский социальных форм. Российское государство на протяжении уже нескольких веков своей истории копирует чужие (и непременно западные!) социальные формы, пытаясь наполнять их нашим, русским, содержанием, – грубо говоря, нашими людьми, причем чем дальше, тем означенная тенденция проявляется все резче и круче. Эта модель бесконечного заимствования не работает , ибо сознание русского человека отлично от сознания обитателей Атлантической Европы. Но – продолжают копировать. Копируют все без предварительного осмысления – банковскую систему, организацию производства, систему офисной работы, многопартийность, ювенальную юстицию, практику спонсируемой западными государственностями «толерантности», ведущей к угасанию их собственных народов, содержание телепрограмм. Даже сериалы тупо копируют, беря за образец американские сюжеты типа « N а nny » («Няня») и « Married with children » («Женатые с детьми»), раз за разом продуцируют чудовищную пошлость и тупость, которой отнюдь не наблюдается в такой густой концентрации в оригинальных формах. Вселенская вторичность! При этом важно то, что в передачах и шоу типа «Слабое звено» и «Дом-2», чувствуется психологическое напряжение, возникающее между явно привнесенными формами и сохраняющимся советско-православным сознанием людей. Это провоцирует эскалацию напряженности во всем обществе, задает вектор движения, ведущий к катастрофе.

Вот катализацию этой катастрофы мы и наблюдали в ноябре-декабре прошлого и январе текущего года. Молодые люди отказываются принимать навязываемые им социальные формы и практики, потому что они противоречат теперь не только уже здравому смыслу, но и самому выживанию народа. Молодые воспринимают этот факт значительно острее, чем «продвинутые в годах» старожилы, потому что им еще только предстоит тут жить, предстоит работать и растить детей. А возможности такой не просматриваются, поскольку не работают уже не только социальные лифты, но и само государство, не способное и не желающее противостоять все нарастающей коррупции и ее вечному спутнику, этническим мафиям, и защищать своих собственных граждан. Вся жизнь впереди, а их не просто загоняют в предельно узкий коридор, но еще и прижимают к стенке.

Если мы не нужны этому государству, то зачем нам такое государство? Вот большой экзистенциальный вопрос нашего ближайшего будущего! И правильно ответить на него власть сможет, лишь получив адекватное представление о состоянии сознания своего собственного народа, который самоорганизуется и перегруппируется уже по каким-то иным, неизвестным ни нам, ни власти образцам и канонам.

К тому же, выступления, потрясшие блогосферу – и у нас, а теперь уже и в Северной Африке, – сохраняют в себе большой заряд неопределенности, несут в себе гнетущую тайну. Что такое произошло на Манежной площади? Вот они «полыхнули» и рассыпались – ни формы, ни организации, ни хотя бы каких-нибудь видимых организационных последствий. Один эмоциональный всплеск. И – картинка «в телевизоре» и Интернете. Или в глубинах уже идет какая-то организационная работа? Мы не знаем ничего об этом скоротечном социальном бунте. А что происходит в Северной Африке и Египте? Этот вопрос тоже неслучаен, ибо параллели с Россией весьма прозрачны. И там, и здесь мы имеем олигархические режимы с зашкаливающей социальной несправедливостью, и там, и здесь «ударным отрядом» давления на власть является молодежь, и там, и здесь не наблюдается новых видимых социальных форм, способных выстроить из усугубляющегося хаоса некие новые системы, некие новые конфигурации. Нет ни классов, ни социальных групп, на которые можно опереться. Все рассыпается на атомы, которые собираются вместе лишь для удара по старой системе, но отнюдь не демонстрируют при этом готовности к консолидации по поводу возведения нового, альтернативного общества, в котором были бы учтены пожелания самих протестующих. Пожелания разрушить неправедные общества вполне понятны – но что «протестанты» собираются построить на их месте?

В 1917 году В.И. Ленин произнес исторические слова: «Есть такая партия!». И взял власть, которая валялась у большевиков под ногами. Специфика текущего момента в том, что ни в России, ни в Тунисе, ни в Египте сегодня «нет такой партии». И если завтра власть вновь окажется «под ногами», взять ее будет некому. А из этого следует, что «новый порядок», возникший на волне подобного революционного хаоса, почти наверняка будет хуже, брутальнее и безрадостнее предыдущего.

Самое страшное, что нет социальных аттракторов, нет картин желаемого будущего. Наличие их – центральный момент для кристаллизации новых альтернативных социальных форм. Чтобы не соскользнуть во всепожирающий хаос, в массовом сознании должны присутствовать хотя бы рудименты подобных представлений. Пока они нам не видны. Мы наблюдаем лишь вселенскую усталость, раздражение и злость. Где те концептуальные, когнитивные и моральные структуры, на которые можно опереться? Их нет. Или они все-таки есть, но надо приложить усилия, чтобы их обнаружить? Ибо народ очень устал, в нем накопилось много наносного, много отрицательной энергии, которые «приглушают» голос разума и совести. Но и навязывать народу какие-то свои представления о грядущем устройстве нашего государства и общества нельзя – это не приведет ни к чему хорошему. Нам надо понять, в каком состоянии находится сознание самого народа, чего он хочет для себя, какого будущего желает для своих детей. Понять и построить на основе этого понимания такой образ будущего, который народ бы принял и вокруг которого он бы консолидировался. Он нужен и народу, и власти, и собственникам, и пролетариям, и оппозиции, и политическому мэйнстриму – всем. Ибо «большой хаос», из которого «нет возврата», не нужен никому. Что нам нужно, так это – «большой проект» «общего дела», в котором, хотя бы и вынужденно, могли бы соучаствовать все, кто намерен уцелеть в грядущей буре, прообраз которой мы наблюдаем сегодня в Тунисе и Египте.